MarInk - Жизнь в зеленом цвете - 7
- Что это такое - золотистое, тёплое? - мальчик упёрся руками Гарри в грудь, но всерьёз объятию не сопротивлялся. - Где я? Кто Вы? И что это такое было… и до сих пор есть… что это?!
- Это любовь, Том, - Гарри неловко провёл ладонью по спутанным волосам мальчика. - Это самая великая сила на свете. А я отныне - твоя семья.
Том поднял голову; недоверие в тёмных глазах зримо сменилось восторгом и обожанием. Руки мальчика перестали упираться в грудь Гарри и активно включились в объятие - сначала робкое, потом уверенное.
- А как Вас зовут?
- Я - Гарри. Но я постараюсь поторопиться и быстрее оформить документы, чтобы ты мог с полным правом называть меня отцом.
Помимо документов, предстояло много разных других муторных вещей - например, объяснить Тому, какой сейчас год на дворе и почему, не говоря уже о том, чтобы защитить его впоследствии от разного рода фанатиков, которые пожелают возродить Вольдеморта или, наоборот, исключить возможность возрождения. Наконец, предстояло много возни с самим Томом, потому что первый восторг от золотистого и тёплого схлынет, и вернутся усвоенные за одиннадцать лет привычки.
Но всё это не имело никакого значения, когда в тёмных глазах сверкали золотистые искры впервые в жизни полученной любви.
Эпилог.
Only scars remind us
That the past is real...
(Только шрамы напоминают нам,
Что прошлое - реально…)
Papa Roach, «Scars».
- А ты знаешь, только Вольдеморт всегда был рядом со мной. Только Том Риддл. Он думал обо мне ещё до того, как я родился - из-за этого грёбаного пророчества... потом, когда мне был год, он отметил меня, как равного себе, и эта метка, пресловутый шрам, была со мной всегда. А когда мне было одиннадцать лет, он встретился со мной лично. И когда мне было двенадцать. И четырнадцать. И позже ещё не раз. Ни один мой фанат не думал обо мне столько, сколько он. Ни один мой любимый человек не уделял мне столько внимания. Мой самый лучший, самый верный враг - Том Риддл, закомплексованный мальчишка, мечтавший о власти, всех ужасающий Лорд Вольдеморт, чьё имя почти никто не произносит вслух, гениальный волшебник, смертельно опасный маньяк-параноик, властный и умный, склонный к самолюбованию, пафосу и вере во что угодно - лишь бы оно сопровождалось порцией тщательной, обдуманной лести... тот, кто потерял своих родителей и сумел привязать к себе последователей - почти навечно, тысячи не выдержали болевого шока, когда исчезла Метка... хладнокровный и яростный, любитель Круциатуса и долгих речей о своей гениальности, в своём извращённом понимании - романтик и борец за справедливость... в нём текла моя кровь после моего четвёртого курса - он был куда роднее мне по крови, чем любой другой человек. Пожалуй, я бы поблагодарил профессора Трелони за такого врага, будь она жива - не начни она пророчить как раз в тот вечер, когда Дамблдор искал преподавателя Прорицаний... Не каждому удаётся заполучить такую личность в своё полное и безраздельное пользование - а именно я направлял все самые главные его мысли и действия. С самого моего рождения. Знаешь, я закрыл ему глаза, после того как убил. Я почти нежно закрыл ему глаза, этому, искусственному уродливому телу, отсекая веками без ресниц старую эпоху - эпоху Великой Магической Войны, как её уже успели обозвать в учебниках, и давая дорогу новой - эпохе Мирной Жизни, где моё лицо опять было знакомо не просто каждой собаке - каждому таракану. А его забывали. Смешно, да? Я и знаменит-то тем, что убил его... моя единственная заслуга перед магическим сообществом - хладнокровное преднамеренное убийство. И меня помнят, и меня славят, и мне молятся, пишут письма, признаются в любви, кланяются на улицах, меня осыпают цветами и орденами. А его забывают - его, который и был причиной всему этому. А кроме него - никто не был со мной от начала до конца. Все когда-нибудь меня бросали... начиная с тебя и отца... Ремус, Рон, Фред и Джордж, Билл, Седрик, Блейз, Джинни… и только Том ни разу, никогда не изменил мне - если это можно так назвать, конечно. Пожалуй, если бы я его не убил сам, мы до сих пор были бы практически неразлучны, как Аяксы.
Гарри задумчиво погладил шершавое надгробие с надписью «ДЖЕЙМС ПОТТЕР. Родился 27 марта 1960. Умер 31 октября 1981. ЛИЛИ ПОТТЕР. Родилась 30 января 1960. Умерла 31 октября 1981. Последний враг, которого нужно победить - это Смерть» и вздохнул. На могиле Блейза он уже был вчера вечером. Смог только поздороваться с миссис Забини, когда-то ослепительно красивой женщиной, - она не ответила, только молча, без вопросов, проводила к маленькому семейному кладбищу. Наверное, знала, из-за кого погиб её сын... Гарри так и не смог выдавить из себя ни слова на могиле Блейза - лишь обнимал надгробие, закрыв глаза, и дышал запахом влажной - дождь был - земли. Стая книзлов окружила Гарри и могилу Блейза; ему показалось даже, что они мяукали не просто так, а сочувственно.
А здесь, с родителями, - словно прорвало.
- Тот, кто сейчас уже официально мой сын - это ведь уже не Вольдеморт. Он чувствует всё время, что я его люблю… связь-то между нами осталась, пусть и не такая тесная, как была. Он говорит, это как будто огромная тёплая рука поддерживает его над пропастью - правда, такие поэтичные слова я вытянул у него, когда он уже практически спал, так что если спросить его сейчас - он отречётся от каждой буквы. Это не Вольдеморт и не Том Риддл. Это Томас Гарри Поттер. Он захотел сменить второе имя на моё - он ведь мой старший сын. Обычно старшему достаётся вторым именем первое имя отца. Я не возражал - разве мне жалко пяти букв, если это может сделать его счастливым?
Гарри тихонько вздохнул.
- Хотя пяти букв, конечно, мало… Мама, папа, я чувствую себя таким беспомощным. Что я могу понимать в воспитании детей, если меня самого - и то никто никогда не воспитывал? А теперь у меня на руках двое одиннадцатилетних мальчишек и один двухмесячный младенец. И как обращаться с ними со всеми, я не имею ни малейшего понятия. Пользуюсь методом тыка… надеюсь, этот метод сработает. Ведь я очень, очень хочу исправить и свои, и чужие ошибки…
Все трое стояли поодаль - достаточно далеко, чтобы не слышать, что он говорит надгробию; Кевин с Блейзом на руках и рядом Том. Гарри взглянул на них - привычная нежность защемила где-то в груди. Из всех троих лишь Том глядел на Гарри, не отрываясь; и на миг Гарри померещились две красные искры. Он тряхнул головой, и наваждение рассеялось. Это всего лишь привычка - привычка думать о Томе Риддле, как о красноглазом маньяке.
Пора избавляться от старых привычек, потому что этот мальчик в тщательно подогнанной по размеру мантии - не красноглазый, не маньяк и даже не Риддл.
