Леопольд Захер-Мазох - Губительница душ
Солтык позвонил.
— Отведи этого господина в собачью конуру и посади его на цепь, — сказал он вошедшему камердинеру. — Вечером освободишь его. Есть ли у вас часы? — прибавил он, обращаясь к управляющему.
— Есть, ваше сиятельство.
— Через каждые десять минут вы должны громко лаять… Понятно?
— Понятно.
Солтык кивнул головою, и сконфуженный, до глубины души оскорбленный управляющей вышел из кабинета со слезами на глазах.
Доложили о приезде Бедросова, и граф немедленно принял его.
— Ну, что? — спросил он, пожимая руку полицейского чиновника.
— Дело улажено, граф, но это обойдется вам очень дорого.
Солтык вздохнул свободнее. Это была скверная история, вполне обнаруживавшая нероновский темперамент избалованного барина, но и тут Бедросов его выпутал. В одном из имений графа сельский священник не согласился похоронить самоубийцу на общем кладбище. Разгневанный помещик поклялся, что он за это закопает в землю самого служителя церкви и сдержал свое слово. Он приказал своим слугам связать его по рукам и ногам, положить в гроб, опустить в могилу и слегка прикрыть землей. Минуту спустя священник был освобожден, но эта варварская шутка имела самые пагубные последствия: несчастный так сильно испугался, что у него обнаружилась горячка и он вскоре умер. Бедросову удалось замять это дело, и он был щедро вознагражден графом.
Проводив частного пристава, граф выслушал просьбы своих крестьян и приказал позвать скрипача Бродецкого, который получал от него ежегодную субсидию. Легкомысленный юноша наделал долгов, благодетель узнал об этом стороной и, без церемонии, отхлестал молодого артиста по щекам.
Вслед затем в кабинет вошел бывший воспитатель графа, иезуит патер Глинский, единственный человек, имевший влияние на необузданного деспота, быть может, потому, что обращался с ним чрезвычайно осторожно и никогда слишком явно не обнаруживал своей нравственной власти над ним.
— Здравствуй, святой отец! — приветствовал его Солтык. — Ну, что новенького?
— Анюта Огинская вернулась из пансиона, — это самая свежая новость в Киеве.
Граф равнодушно пожал плечами.
— Не возражайте преждевременно, любезный граф, — продолжал патер, — вы еще не знаете, что за прелестное создание эта Анюта Огинская! Она расцвела, как майская роза; это такое совершенство во всех отношениях, что… Взгляните на нее сами и тогда уж излагайте о ней свое мнение.
— Быть может… В детстве она подавала надежды сделаться хорошенькой.
— Теперь она красавица в полном смысле слова, — прибавил иезуит. — Девушка умная, добрая… так что, будь я на вашем месте, то непременно бы женился на ней.
— Вам хочется женить меня?
— Я очень хорошо знаю, что вы не слушаетесь моих советов и делаете все по-своему; тем не менее я имею право желать, чтобы вы наконец изменили этот дикий образ жизни.
— Почему же?
— Почему? — переспросил патер Глинский. — А потому, что я искренне люблю вас и предчувствую, что ваши необузданные выходки будут иметь печальные последствия.
— Уж не вздумали ли вы запугать меня? — надменно произнес аристократ. — Я не стремлюсь дожить до преклонных лет и не хочу банально, как все, закончить свою жизнь… Мне завидна смерть Сарданапала… Погибнуть в огненном море!.. Вот это я называю наслаждением!.. Жизнь давно уже утратила для меня всю свою прелесть. Да и долго ли продолжается эта нелепая жизненная комедия? Стоит ли тянуть ее до седых волос? Нет, слуга покорный! Я от души презираю радости престарелого дедушки, любующегося своими внучатами… и тому подобное дурацкое, мещанское блаженство… Мне бы следовало родиться на ступенях трона, повелевать миллионами верноподданных… О! Тогда бы я удивил весь мир своими подвигами!.. А я стеснен, так сказать, вставлен в узкую рамку… вот почему мне опротивела жизнь… Иногда мне кажется, что я лев, замкнутый в душную клетку, которому на самом деле следовало бы мчаться по необозримым пустыням…
Наступила довольно продолжительная пауза.
— И в настоящем вашем положении вы можете сделать много добра вашим ближним, — начал хитрый иезуит, — кроме того, на вас возложены обязанности… С вашей смертью прекратится древний, знаменитый род ваших доблестных предков.
Солтык глубоко задумался.
— Женщина не может наполнить и украсить моей жизни… для меня она не более как сорванный и затем отброшенный цветок, — возразил он. — Я взгляну на Анюту Огинскую, почему же нет? Ведь я при этом ничем не рискую.
— Это совершенно справедливо, — с принужденной улыбкой заметил патер Глинский и прибавил: — Не хотите ли сыграть партию в шахматы, граф?
— Извольте!
X. Волк
Не прошло и двух дней, как Казимир Ядевский снова отправился к Огинским и застал Анюту в саду, где она играла в горелки со своими подругами. Увидев молодого офицера, барышни начали приглаживать свои растрепавшиеся волосы и оправлять туалет, только одна Анюта не позаботилась об этом и с раскрасневшимися щечками побежала навстречу своему гостю.
— Как вы хорошо сделали, что пришли к нам! — воскликнула она, глядя на него блестящими от радости глазами. — Теперь мы вдоволь набегаемся!
Молодая хозяйка представила Казимира своим приятельницам: Генриетте Монкони, стройной девушке с темно-русыми волосами и прелестными голубыми глазами, Катеньке Калашниковой, похожей на испуганную газель, и Ливии Доргвилла, блондинке с обворожительными профилем.
— Давайте играть в городки, — предложила последняя, медленно, как бы нехотя произнося слова.
— Нет, лучше в волка, это гораздо веселее! — перебила ее Анюта.
— Кто же будет волком? — спросила Генриетта.
— Разумеется, господин Ядевский.
— Кого же будете изображать вы, mesdames? — спросил офицер, снимая шпагу.
— Собак, которые будут травить волка.
— А когда мы вас поймаем, — вмешалась Анюта, — вы должны будете в продолжение целого вечера исполнять все наши приказания. Вам дается десять минут на то, чтобы спрятаться, а затем начнется травля. Вы можете употреблять всевозможные хитрости, но не смеете выбегать за садовую ограду.
Барышни побежали по дорожке к дому, а Казимир нашел себе убежище под кучей рогож, лежавших у дверей оранжереи. Несмотря на то, что это была только игра, сердце юноши замерло, когда звонкие девичьи голоса снова раздались в саду и разноцветные шубки их начали мелькать там и сям между зеленью кустарников.
Вдали, у бассейна, показалась стройная фигура в темно-лиловой бархатной шубке; это, должно быть, Генриетта. Вот Катенька с кошачьей ловкостью пробирается между отцветшими кустами роз; а там мелькнуло что-то белое, как снег, — это обложенная горностаем синяя кофточка Ливии. Но где же Анюта? Она только раз показалась в конце большой аллеи и потом исчезла.
