Пьер Луис - Афродита
Когда я смотрю на тебя и сравниваю с собою, то не могу понять, за что ты меня любишь. Твои волосы — как золотистая рожь, а мои черны, словно шерсть козла. Твоя кожа белее молока, моя — темнее бронзы. Твоя нежная грудь пышна, словно цветущее апельсиновое дерево, моя же худа и бесплодна, как сосна на голой скале. Если мое лицо украшает улыбка, то это — след моей любви к тебе. О Родис, мои врата любви подобны губам Пана, пожирающего миртовые побеги, твои же розовы и нежны, словно губы ребенка. Не знаю, почему ты меня любишь, но если бы разлюбила, если бы, подобно твоей сестре Теано, осталась на ночь с мужчиной, я не в силах была бы уснуть одна в нашей с тобою постели, и наутро ты нашла бы меня повесившейся на собственном поясе.
Большие глаза Родис наполнились восторгом и слезами, настолько сладостными и безумными казались ей речи Миртоклеи.
Она поставила ножку на каменную тумбу:
— Эти цветы мешают мне между ног, обожаемая Мирто. Отвяжи их. Я ведь уже закончила свои ночные танцы.
— О, это правда. Я чуть не забыла обо всех этих мужчинах.
Они заставили танцевать вас обеих — тебя в этом платье, прозрачном, как вода, а твою сестру и вовсе обнаженной. Если бы не я, они набросились бы на тебя, будто на проститутку, и овладели бы, как они овладели твоей сестрою, на наших глазах, в той же комнате. О, какая мерзость! Слышала ли ты ее крики и стоны? До чего же мучительна мужская любовь!
Она опустилась на колени перед Родис и принялась отвязывать гирлянду, поочередно целуя все те местечки ее тела, к которым прикасались цветы. Родис обхватила ее за шею, изнемогая под поцелуями.
— Мирто, ты не ревнуешь меня к этому пустому разврату? Ну и что же, что они видели мое тело? Я им оставила Теано, пусть тешатся ею. Они не смогут овладеть мною, милая Мирто. Не стоит к ним ревновать.
— Ревновать! Я ревную тебя ко всему, чего ты касаешься. Чтобы ты не принадлежала своей одежде, я надеваю ее иногда. Чтобы цветы из твоих волос не влюблялись в тебя, я отдаю их куртизанкам, которые оскверняют их в оргиях. Я не делаю тебе подарков, чтобы они не обладали тобою. Я ревную тебя ко всему, на что ты смотришь! Я мечтала бы остаться с тобою на весь остаток жизни в какой-нибудь темнице, где не будет больше никого, где я могла бы слиться с тобою, спрятать тебя в моих объятиях, чтобы ни один глаз не достиг тебя, будь это даже глаз солнца. Я хотела бы сделаться яблоком, которое ты ешь, духами, которые ты любишь, сном меж твоих век, любовью, которая заставляет трепетать твое тело. Я ревную даже к наслаждению, которое сама же дарую тебе! Вот до чего я ревнива. Однако я не ревную к любовницам на одну ночь, которые помогают мне услаждать твое тело; я не ревную к мужчинам, ведь ты никогда не сможешь полюбить никого из них: они злобны и грубы.
Родис искренне ответила:
— Я могла бы принести мою невинность в дар только богу, как Нозитоя — Приапу, которому поклоняются в Тазосе. Но уж точно, не сегодня. Я много танцевала и так устала! Я хотела бы вернуться и уснуть в твоих объятиях.
Она улыбнулась:
— Надо сказать Теано, чтобы она спала там, у двери, где мы ей приготовили постель, и больше не появлялась на нашем ложе. После того, что я видела сегодня, я больше не смогу ее целовать! Ах, Мирто, это ужасно. Неужто это можно назвать любовью?
— Наверное, то есть они, наверное, так думают.
— Это ошибка! Они ничего не знают о любви.
Миртоклея заключила ее в свои объятия, и девушки умолкли, прижавшись друг к другу.
Ветер спутывал их волосы.
Волосы Кризи
— Взгляни! — воскликнула вдруг Родис. — Кто это там?
Певица оглянулась: вдали торопливо шла какая-то женщина.
— Я узнала ее, — снова сказала флейтистка. — Это Кризи, ее золотистая туника.
— Как, она уже на ногах?!
— Ничего не понимаю. Она никогда не выходит раньше полудня, а солнце-то едва встало. Может быть, что-то случилось? Но если даже и так, то, похоже, что-то весьма приятное.
— Привет, Кризи.
— Привет. Давно вы здесь?
— Едва ли. Впрочем, уже рассвело, когда мы пришли.
— Был здесь кто-то еще?
— Ни души.
— В самом деле? Вы уверены?
— Разумеется. Почему ты спрашиваешь?
Кризи промолчала. Тогда Родис спросила вновь:
— Ты кого-то искала?
— Да... может быть. Но, наверное, это к лучшему, что не найду. Напрасно я возвращалась!
— Что происходит, Кризи, скажешь ты наконец?
— О нет!
— Даже нам? Даже нам, твоим лучшим подругам?
— Вы узнаете об этом позднее, вместе со всем городом.
— Вот спасибо!
— Ну хорошо, чуть раньше, если так уже нетерпеливы; но только не сегодня. Происходят удивительные вещи! Я просто умираю от желания все вам рассказать, но... пока нельзя, я должна молчать. Вы возвращаетесь домой? Идите спать ко мне. Я сегодня совсем одна.
— О Кризи, Кризидион, мы так устали! Мы возвращаемся лишь для того, чтобы в самом деле поспать.
— Подумаешь! Поспите потом. Сегодня ведь канун праздника Афродиты. Кто отдыхает в этот день?! Разве старики. Если хотите, чтобы богиня покровительствовала вам и сделала счастливым этот год, нужно прийти в храм с веками темными, как цветы фиалок, и бледными, словно лилии, щеками. Пойдемте со мною и поразмыслим над этим.
Она обхватила каждую за талию и торопливо увлекла за собой.
Однако Родис не унималась.
— Ну а теперь, когда мы пошли с тобою, ты расскажешь, что случилось и кого ты искала?
— Я вам расскажу все что пожелаете, но об этом должна молчать.
— Даже когда мы окажемся в твоей постели, в твоих объятиях?
— Не настаивай, Родис. Ты все узнаешь завтра.
— А то, что случится завтра, принесет тебе счастье или богатство?
— Богатство.
Родис широко открыла свои большие глаза и воскликнула:
— Неужели ты провела ночь с царицей?!
— Нет, — засмеялась в ответ Кризи, — но я стану богаче ее. И могущественней. Тогда проси о чем хочешь! Что тебе нужно?
— О, мое желание неисполнимо, — отмахнулась Родис, но Миртоклея вмешалась:
— В Эфесе есть такой закон: если две девственницы, достигшие половой зрелости, любят друг друга, — вот как мы с Родис, — им разрешено пожениться. Они идут в храм Афины, куда жертвуют свои пояса девственниц, затем в святилище Арсинои, чтобы оставить там смешанные пряди их волос, и, наконец, под перистиль храма Дионисия, где той, которой больше подходит роль мужчины, вводят в лоно тонкий золотой кинжал и дают белый лоскут, чтобы оставить след крови. Вечером ту из двух, которая будет женой, в повозке, украшенной цветами, везут при свете факелов и под аккомпанемент флейт в новый дом. И впредь они обладают всеми правами супругов; они могут удочерить маленьких девочек и дозволять им участвовать в своей интимной жизни. Их уважают. Они семья. Здесь, в Александрии, нет такого обычая. Вот мечта Родис...
