GrayOwl - Партизаны Подпольной Луны
А эта ласка такова нежна, и возбудит тебя она к большему, поверь мне только, Гарри мой Гарри, униженный столь много за ночь прошедшую. Прости, но то была ночь Квотриуса моего, возлюбленного так же, как и ты.
Тебя это не оскорбляет? Что ж, приступим, в одежде, правда, неудобно…
- Да, мне хотелось бы в одеждах оставаться, так себя я защищённым чувствую и не боюсь того, что совершишь опять и снова со мною ты после минета. Отчего-то чувствую я, что на этот раз мне воздастся за грех мой, и будет больно. Очень. И ты, о Северус, не разубеждай меня.
Меня разденешь ласково, на ложе возляжем мы, а после - только боль мне, несчастливому, несчастному твоему Гарри…
С тобою я ложе разделю, не сомневайся.
Но так боюсь я твоего проникновенья, что страх меня терзает боли, страх, охватит коя меня, когда входить ты будешь в анус мой, так, кажется, сказал я, правильно на этот раз, не правда ли?
- Но, Гарри милый мой, в ночь Рождества ты боли не боялся.
Напротив, ты желал её, желал, да сильно как, что и меня на зверство невиданное, несусветное ты возбудил. Всё тело твоё, грудь, нежный твой живот, бока - всё было окровавлено моей рукою с пуго,
Так сильно ручьями кровь с тебя текла, что я боялся за жизнь твою уже. Теперь же ты боишься лишь ощущения, слегка, не более, нежели попросту неприятного. Но разве не понравилось тебе, хоть ты и его в ночь проникновения, единственную… пока, назовём её так, и боли-то не почувствовал никоей, к удивленью моему, что было дальше между нами? Ведь стонал ты от наслажденья великого. Иль… это боль в тебе кричала? Лишь она? Просто боль вторжения?
- Да, больно было мне на самом деле, очень даже больно, но подавил я крик и даже не вздохнул глубоко, ни слова поперёк тебе я не сказал тогда. Мне было очень страшно, страшнее боли, что ты меня разлюбишь вмиг, едва узнаешь, что не терплю я боли, как положено в миг вторжения первого в жизни, от того разлюбишь, что не по нраву мне пришлась любовь такая.
- О Гарри мой Гарри, скажи, как мне тогда любить тебя?
Ведь плотская любовь не принесла тебе ни грана наслаждения, оказывается. Зачем же ты склонил меня и в тот раз, и сегодня к измене брату моему умелому, коему любовь мужская лишь доблести и силы придаёт? Ему, Квотриусу, коий сейчас отмораживает себе всё, что только можно, на ветру столь сильном, по непогоде, сия любовь вполне по нраву…
Нас разлучил ты лишь из-за прихоти своей. Тебе просто противны стали наши неумолчные гласы, коими любовное томленье мы отмечаем, каковые и до тебя доносились, хоть и жил ты наверху, но неподалёку от лестницы, ведущей вверх, а рядом и располагается опочивальня Квотриуса, в коей мы время с толком проводили.
Скажи, я верно угадал? Лишь прихоть твоя - вина тому, что брат мой одинок и голоден сейчас, и хлад его тревожит, терзает, мучает любимейшее, родное, изученное до последней родинки тело, ветер продувает плащ его насквозь?
Жестоким оказался ты, о Гарольдус, Гарри мой Гарри, и спать отныне ты на кухне
будешь, чтобы не стыдно было с Квотриусом мне, да и тебе не так печально слышать звуки любови нашей, разделённой, одной на двоих. Ты же в любовники мне вовсе не годишься, раз только боль тебя пугает, да и то, небольшая же!
- Хорошо, я ухожу и буду спать на лавке у стола под бочком у раба нашего.
Но знай - тебя люблю я сильно так, что вот я - весь перед тобою. Возьми меня, хоть раз ещё возьми, познай меня ещё разочек хоть единый, и да запомню я движенья твои во мне, что мне, твоему всего лишь единожды бывшему любимым, великую радость принесут. А в этом я уверен… теперь.
Вторжение же мне мягкое, тем более второе, предстоит, так что не боюсь я боле. Потом же с Куотриусом будь, не стану я ревнивцем, спя на кухне, на медвежьей мягкой шкуре, рядышком с завшивленным рабом, но таким симпатичным и исполнительным пареньком, что не брезгую его я.
И буду вспоминать я… наше последнее, второе по счёту, любовное свидание до тех пор, покуда не изотрётся из меня - из памяти, из тела самого, воспоминанье о соитии нашем, по доброй воле и согласию свершённом.
Но Северус утомился от словоблудия на идиотской, выспренней латыни и опустился на колени перед этим жеманным трусишкой, высвободил из толстых штанов его член, понюхав, произнёс Evanesco, и пенис стал чистым, ничем не пахнущим, кроме запаха тела Гарри - горьковатого, приятного, и начал нежными - вся загрубевшая в походе и в поединках кожа после владения рапирой из-за частого посещения терм отшелушилась, и ладони вновь стали мягкими и нежными на ощупь, руками, но не ртом. Чтобы не вводить смущающегося Гарри во стыд излишне - о, он и так уж очаровательно попунцовел! - ласкать своё добытое с таким трудом сокровище, потирая его, посасывая нежно головку, сдвигая рукою кожу на ней - и всё руками!
Глава 73.
Давно уже Северус, да с первых, неумелых, но отчаянно страстных ночей с Квотриусом не делал так, но только ртом ласкал пенис названного брата.
И Гарри возбудился от простых прикосновений к пенису, и член встал, прижавшись к животу и спрятавшись под туникой. Северус мягко отвёл возбуждённый орган от живота добра молодца, оправил подол туники так, чтобы он прикрывал тело Гарри, как тот и хотел, и наконец-то взял сладкий пенис в рот, сразу же, без обычных их ласк с Квотриусом начав посасывать его сначала медленно, возбуждая и томя неопытного, до одури влекущего мужчину ещё больше, покуда тот не застонал так… по-мальчишески, несмотря на возраст, немалый для мальчишки, звонко и громко, и инстинктивно подался вперёд.
Тогда Северус, выпустив член изо рта, начал ласкать ствол и особенно головку, нежно полизывая её и посасывая. Гарри и этого оказалось довольно, чтобы кончить. Северус едва успел обхватить головку ртом, чтобы выпить горчащую сладковато-солёную сперму Гарри.
Он выпил весь эякулят и облизнул головку, отчего, к удивлению Снейпа, пенис не опал, а немедленно поднялся вновь, нагло требуя - о, да Поттер неуёмный! - продолжения. И Северус с великим удовольствием, на этот раз расписывая член Гарри языком неведомыми узорами и прекрасными виньетками, как гравёр расчерчивает пером белый лист пергамента, нанося узорчатую сеть на него из самых прихотливых образов, снова добился того, что юноша подался бёдрами на него, Сева, буквально засовывая весь свой весьма большой - больше, чем у Квотриуса, пенис в рот сиятельному графу, и упираясь им в стенку глотки, заполнив её. И он, Северус, с жадностью выпил новую порцию семени такого пылкого Поттера.
Но больше возбуждать его пенис не стал, а ловко поднялся с колен и вошёл языком, хранящим вкус спермы, в рот Гарри, обвёл им все уголки его, зубы, поиграл с мягким языком потерявшего голову любовника. Потом быстро снял с обоих туники, подхватил Гарри подмышки и потащил, сам до крайности, до необходимости в разрядке распалённый ласками, на кровать. Гарри был уже не в силах сопротивляться. После двойного семяизвержения он так обмяк, что еле передвигал ноги. Северус, уже лёжа под одеялом, ласкал соски Гарри - крупные, коричневые, вполне заметные и прельщающие пуговки, а тот, выгнувшись дугою, почти кричал, издавая не похожие на обыкновенные, человеческие, стоны и хрипы.
