Виталий Протов - Северное сияние
С этой мыслью он прожил и следующий день. Курьерской почтой из Питера прислали два десятка огромных рекламных постеров их компании. Постеры в тот же день были расклеены на щитах с ошарашивающим для местных жителей известием: «Вы нас давно ждали. Потерпите еще немного. Мы уже идем!» За делами день прошел почти незаметно, правда, время от времени он ловил себя на том, что мыслями находится где-то далеко от того места, где пребывает его физическое тело. Даже Витька сказал ему: «Ты часом не заболел, старик?» Старик и в самом деле болел. У него была любовная лихорадка, а лекарства он не получал вот уже четвертый день. («Любовная? – вопрошал его внутренний оппонент. – Смотрите-ка на него – влюбился в уличную девку».)
Настал вечер. Он за пятнадцать минут да назначенного времени спустился вниз и вышел на улицу. Свежий воздух – конец августа здесь уже почти не лето, вспомнил он – взбодрил его, напряжение, в котором он пребывал чуть не весь день, немного его отпустило. Он прошелся неторопливой походкой, словно бы охолаживая себя, по тротуару в сторону центра, потом вернулся назад. «Может, она уже ждет его?» – спрашивал он себя. Вот сейчас он войдет в зал ресторана и увидит ее…
Он ее не увидел. Ее не было. Он уселся за свой столик – у него уже был здесь свой столик – и в тот момент, когда официант подошел к нему с угодливым блокнотом и карандашом в руке, она (наконец-то!) появилась в дверях. Он махнул ей рукой, подзывая подойти. Она подошла неторопливой походкой. Он спросил, будет ли она есть, она пожала плечами, словно сомневаясь. Потом сказала, что нет, не будет. «Что ж, придется заняться любовью на голодный желудок», – подумал он, отослал официанта и сам набрал в буфете то, что, как ему казалось, могло им понадобиться и, взяв девочку за руку, повел за собой.
Мегера в вестибюле кивнула им с каменным лицом, девочка вроде бы ответила – так ему показалось, а он, не выпуская ее руку, ускорил шаг.
Когда за ними закрылась дверь, когда щелкнул замок, он, отпустив полиэтиленовый мешок с купленной им внизу снедью, – тот с тупым звуком шлепнулся на пол – обнял девочку, притянул ее к себе и крепко прижал, чтобы она почувствовала, как велика его жажда.
А она, уткнувшись в его желание, издала какой-то невнятный щенячий звук, потом торопливо отстранилась и направила свои стопы в ванну. На сей раз он не терял времени – сорвал с кровати покрывало, достал из кармана пиджака несколько упаковок презервативов, предусмотрительно купленных им на следующий же день после их первой встречи, и веером разложил их на тумбочке.
Она сегодня не испытывала его терпения – через минуту-другую появилась в том же виде, что и в прошлый раз, обещая ему те же немыслимые наслаждения…
Они лежали рядом, и теперь он не торопился, желая наконец насладиться ее совершенным телом, лаская, целуя, прижимая ее к себе. Она сегодня была податлива, покорна, она принимала его ласки, впадая в тот свой экстаз (который был уже знаком ему) уже сейчас, когда он еще не пустил в ход главного своего оружия, пока лишь прикасавшегося к ее телу. Но и от этих касаний она содрогалось спазмами желания.
Девочка была гением чувственности. Ни у одной из его отнюдь не малочисленных женщин не было такой восприимчивости, ни одна не умела так откликаться на ласки. Нет, были страстные, были чувственные, но чтобы так вот все жилки, все клеточки – сплошная эрогенная зона. Стоило ему дотронуться до нее, и она, распахнутая для его прикосновений, тут же закрывалась, как мимоза, чтобы в этом судорожном сжатии полнее ощутить это немыслимое, восхитительное, неописуемое… В такие мгновения на ее лице появлялось по-детски озабоченное выражение – все остальное казалось мелочью рядом с этой ее насущной потребностью, все отходило на второй, третий план рядом с тем важным делом, которым занималась она. Такой редкий дар. Откуда он взялся у этой девочки? И хорошо ли, что она служит только этому богу, не зная, видимо, никаких других?
Сегодня его восторг и страсть покоряли те же вершины, что и несколько дней назад. Разве что теперь он был увереннее в себе и, ныряя в эту бездну наслаждения, знал сколь сладостно коснуться ее дна, а взлетая на гребень этой волны блаженства, представлял себе, сколь неизмерима ее высота.
И когда все кончилось, когда он обессиленный успокоился рядом с ней, зная, что на сегодня его возможности исчерпаны, и пока она лежала, изредка вздрагивая на пути из своей блаженной страны в серую гостиничную комнату, он вдруг испытал такое странное чувство, что ему пришлось спрятать лицо, прижавшись к ее плечу. Это было чувство такого немыслимого счастья и нежности и чего-то несбыточного, что в горле у него запершило, а в глазах заблестели слезы. Странное состояние для сорокапятилетнего мужика, много повидавшего, тертого и битого жизнью, перипетии которой, казалось бы, должны были давно лишить его всякой сентиментальности. И тем не менее, он плакал беззвучными и невидимыми слезами тихой радости и непередаваемого отчаяния. Смешно устроен человек. Вот ведь он только что побывал в райских кущах, вознесся на Гималаи наслаждения и даже еще не успел толком спуститься: его девочка, его ковер-самолет, поднимавший его в эти заоблачные высоты, еще здесь, он касается ее влажного тела, трогает ее детское, словно бы сонное, лицо, но все равно подспудная мысль об иллюзорности и нереальности того, что с ним происходит, гнетет его. Солнечный зайчик – вот ты накрыл его рукой, но загляни под ладонь, разве он там? А северное сияние – его разве уловишь в объятия из рук? Как нелепо – эта боль, это ощущение мимолетности и несбыточности сильнее всего донимают тебя в тот самый момент, когда мгновение остановилось, когда несбыточное сбылось. И чем полнее обладание, тем сильнее хватает за сердце когтистая лапа отчаяния.
Может быть, если бы ее плечо не было влажным, она и почувствовала бы его слезу и вскинула недоуменную бровь или улыбнулась своей загадочной улыбкой – вот, мол, я какая, вот до какого состояния могу доводить мужиков. Но ее плечо было влажным от любовных трудов, и сама она была слишком занята собой, теми ощущения, что вызревали в ее глубинах. Она все еще изредка вздрагивала – землетрясение по высшему баллу уже состоялось, и теперь лишь глухие подземные толчки снимали остатки накопившегося напряжения.
Наконец она глубоко вздохнула, потянулась и, приподнявшись на локте, заглянула ему в лицо. Он знал ее меньше недели, но и этого было достаточно, что понять, насколько необычен для нее этот жест. Она была слишком большой ценностью, чтобы интересоваться кем-то, помимо себя. И он, в глубине души признавая такую ее самооценку справедливой, был готов прощать ей этот эгоизм. Но вот сейчас она посмотрела на него испытующим взглядом, в котором он увидел если и не интерес к нему, то уж по меньшей мере какое-то внимание.
