Леопольд Захер-Мазох - Сочинения
Нации и государства делают великих и простых людей одинаково алчными и кровожадными. Конечно, кто не хочет портить жизнь, может ведь и не жить. Природа нас всех обучила жить за счет других, однако дала право только на использование низших организмов по мере необходимости в соответствии с инстинктом самосохранения. Человек не смеет запрягать в плуг или убивать себе подобного: сильный — слабого, одаренный — бесталанного, сильная белая раса — цветных, способный, образованный или благодаря удачному стечению обстоятельств более развитый народ — народ менее развитый.
Но именно это и происходит в действительности.
То, что в гражданском обществе карается законом, один народ или государство делает с другим, не видя в этом ни преступления, ни порока. Они целиком истребляют друг друга во имя земли и собственности, и один народ пытается поработить, закабалить или истребить другой, как один человек — другого.
Что такое война — в которую нередко соблазненные лживым очковтирательством и мошенническим энтузиазмом втягиваются лучшие представители нации — как не борьба за существование в больших масштабах, когда разграблению страны и истреблению народа сопутствуют клятвопреступление, шпионаж, измена, поджог, изнасилование, мародерство, сопровождаемые эпидемиями и голодом?
Не продолжает ли здесь в миллионах особей действовать тот же пагубный инстинкт, который в отдельном человеке неустанно активно подрывает все человеческое?
Старик на какое-то время замолчал.
— Великая тайна бытия, — проговорил он затем с торжественным спокойствием, — поведать тебе о ней?
— Открой мне ее.
— Тайна эта в том, что каждый стремится жить за счет другого, посредством разбоя и убийства, а должен жить благодаря своему труду. Только работа освобождает нас от бедствий. Пока каждый стремится заставить других работать на себя, чтобы без хлопот пользоваться плодами чужих усилий, пока одна часть человечества должна терпеть рабство и нужду во имя того, чтобы другая наслаждалась изобилием, не будет на земле согласия.
Труд — наша дань бытию: тот, кто хочет жить и наслаждаться, должен работать. В труде и стремлении вообще заложено все, что нам позволено иметь. Только в мужественной, отважной борьбе за существование можно достичь счастья; тот, кто не работает и рад этому, в конце концов оказывается обманутым, потому что его одолевают то гложущее недовольство, которое чаще всего имеет место во дворцах знати и богатеев, то глубокое отвращение к жизни, к которому присоединяется мучительнейший страх смерти.
Да! это смерть, которой все недовольные жизнью, несчастные и даже большинство познавших ничтожность существования ужасаются, — смерть со своими злыми и терзающими нас спутниками: сомнением и страхом.
Едва ли кто-нибудь помнит или хочет вспомнить время, ту бесконечную вечность, когда он еще не жил. Каждый трепещет, однако, перед грядущей бесконечностью, в которой его больше не будет. Зачем бояться того состояния, которое нам уже вроде бы достаточно знакомо, в то время как наше нынешнее положение пугает нас прежде всего своей краткостью да мучит тысячью жестоких загадок.
Повсюду царит смерть. Мы можем повстречаться с ней в миг рождения или позднее — внезапно, насильственно, либо в результате долгих страданий и болезни, или во время какой-нибудь общей гибели; и все-таки каждый верит, что может стать исключением, избежать смерти и продлить свое существование, которое рано или поздно плачевно или смехотворно должен будет окончить.
Немногие постигают то обстоятельство, что только смерть приносит нам совершенное избавление, свободу и умиротворение, лишь у немногих хватает мужества, устав от бремени жизни, добровольно и радостно искать смерти. Лучше, разумеется, вовсе никогда не рождаться, а уж коли родился, то спокойно, с улыбкой презрения прекратить грезить несбыточными, лживыми картинами и навсегда вернуться в лоно природы.
Загорелыми, обветренными руками старик закрыл лицо, покрытое глубокими, печальными морщинами, и, казалось, сам погрузился в раздумье.
— Ты рассказал о том, что открылось тебе в жизни, — обратился я к нему, — не хотел бы ты поведать и о вечной истине, об учении, которому следуешь?
— Я увидел свет истины, — воскликнул старец, — увидел, что счастье лежит только в осознании природы вещей, и понял, что лучше бы этот каинов род вымер; я увидел, что человеку лучше терпеть нужду, чем трудиться, и сказал себе: «Я не желаю больше проливать кровь своих братьев и впредь обирать их». Я покинул свой дом, свою жену и взял в руки страннический посох. Сатана [7] захватил власть над миром, и потому грешно принимать участие в делах церкви или государства. Брак — тоже смертный грех.
Шесть вещей: любовь, собственность, государство, война, работа и смерть являются завещанием Каина, который убил своего брата, и кровь возопила к небу, и Господь сказал Каину: «Будь ты проклят на земле, отныне ты скиталец и изгнанник».
Праведник ничего не требует от этого проклятого завещания, ничего — от сыновей и дочерей Каина. У праведника нет родины, он спасается бегством от мира, от людей, он должен странствовать, странствовать, странствовать!
— Как долго? — спросил я и испугался собственного голоса.
— Как долго? Кто же знает! — возразил старец. — И когда он приближается к истинному избавлению — к смерти, он должен радостно ожидать ее под открытым небом, в поле или в лесу — пока не умрет, как и жил, спасаясь бегством.
Мне почудилось сегодня вечером, будто она возникла рядом со мной — серьезный, приветливый и утешающий друг, — однако она прошла мимо. Я собираюсь взять свой посох и последовать за ней, и уж я-то ее найду.
Странник поднялся и взял в руку посох.
— Избегать жизни — это первое, — проговорил он, и в глазах его блеснула всемилостивая доброта, — желать смерти и искать ее — это второе.
Он поднял посох и отправился странствовать дальше. Через минуту он исчез в густых зарослях.
Я остался один. Наступала ночь.
Передо мной лежал гниющий ствол дерева. На его трухлявой древесине я мог наблюдать весь беспокойный и деятельный мир растений, мхов и насекомых.
Я погрузился в себя. Картины минувшего дня стремительно проносились в моем сознании, словно волны, пузырьки, которые выбрасывает вода и снова проглатывает; я не чувствовал ни тревоги, ни страха, ни радости.
Я начал постигать творение и увидел, что смерть и жизнь не столько враги, сколько добрые друзья, не столько противоположности, которые взаимно уничтожаются, сколько, напротив, вытекающие одно из другого части единого целого. Я чувствовал себя оторванным от мира, смерть больше не казалась мне ужасной по сравнению с жизнью. И чем больше я погружался в себя, тем больше все вокруг меня становилось живее и брало за душу. Деревья, кустарники, былинки, даже камни и земля протягивали мне свои руки.
