Бертрис Смолл - Плененные страстью (Сборник)
На ней живого места не было. Все ныло. Между ногами. Груди. Губы. Зад. Всюду, где он касался ее.
И куда бы она ни поглядела, везде его следы. В ванне он мылся. Печь топил. Буфет подвинул к окну. Журнал бросил на пол.
Как он мог бросить ее?
Она обещала ему. Обещала, что не предаст…
Ее мечты.
За окном заржала лошадь. Послышался звон уздечки.
Роберт.
Абигейл с заколотившимся сердцем ринулась к двери.
И не важно, что ее волосы буйной гривой разметались по плечам. Не важно, что до тридцати ей осталось две недели и пять дней.
Главное, что Роберт все‑таки не уехал.
Вчера он упомянул, что его сбросила лошадь. И как истинный солдат, во всем любящий порядок, он вышел из коттеджа, чтобы поискать беглянку, а найдя…
— Вы одеты, мисс Абигейл? Я пришла убраться. И принесла еды вам и вашему муженьку…
Абигейл пошатнулась, словно пронзенная пулей.
Или барабанными палочками.
Роберт сказал, что убивал. И что убьет снова.
И убил.
Только на этот раз не остался, чтобы увидеть изумление в глазах жертвы.
В дверном проеме были видны океанские волны, нежно омывающие берег. Одинокая чайка пронзительно вскрикивала.
Абигейл гордо выпрямилась.
— Дайте мне несколько минут, миссис Томас. Я…
Она закрыла глаза, чтобы справиться с жестоким ударом. Пережить горькую правду.
Две ночи страсти. Только две. Больше у нее не будет.
Необходимо отрешиться от старой жизни, прежде чем ступить на порог, новой.
Она поспешно вынула из сундука одежду, в которой приехала: платье с турнюром, корсет, сорочку, нижние юбки, чулки.
Слезы.
Они падали на кровать тяжелыми каплями дождя. Дождя, который закончился где‑то во тьме ночи.
Абигейл решительно вытерла щеки. Никакой слабости. Нормальные люди не оплакивают несбыточные мечты. Она накачала насосом ведро холодной воды и принялась уничтожать все следы Роберта Коули.
Но это оказалось не так легко. Вскоре она уже сидела на корточках и тужилась, пытаясь дотянуться до губки, застрявшей глубоко в лоне.
Как, должно быть, она забавно выглядит со стороны в этой идиотской позе, с всклоченными, лезущими в глаза волосами, волосами, которые он обещал расчесать.
Нелепость происходящего почему‑то оказалась последней каплей.
Слезы хлынули, грозя утопить Абигейл. Сил хватило на то, чтобы сдержать недостойный дамы вой, а пальцы продолжали упрямо шарить в том месте, о каком приличной женщине и знать‑то не полагается!
Словно он обещал ей нечто большее, чем союз на время бури.
Союз, который предложила она.
Чтобы помочь ему забыть прошлое. Чтобы заставить ее забыть будущее.
Значит, настало время отбросить безумные фантазии.
Дверь открылась как раз в тот момент, когда Абигейл удалось подцепить край губки.
Губка вылетела как раз в тот момент, когда Абигейл поспешно поднялась.
В проеме возникла фигура миссис Томас, окруженная солнечным сиянием и танцующими пылинками.
— Все будет хорошо, дорогая. Мужчины всегда бессовестно пользуются нашими слабостями. Я сказала своему пентюху, что не стоило вас оставлять одну в такую бурю. Теперь мы за вами присмотрим, я и мистер Томас.
Позабыв о губке и залитом слезами лице, Абигейл схватила полотенце и закуталась в него, будто не произошло ничего более неожиданного, чем появление горничной, заставшей хозяйку врасплох.
— Спасибо, миссис Томас. Волноваться нет причин. Я решила вернуться в Лондон. Мои родные соскучились по мне. Буду очень благодарна, если вы поможете мне собрать вещи и отвезете на станцию.
— Поезд уходит через два часа, — сообщила миссис Томас голосом, исполненным участия — чувства, разящего наповал куда вернее, чем презрительное неодобрение, которое полагалось бы питать почтенной замужней женщине к дамочке, сбившейся с пути праведного.
Миссис Томас подняла сорочку Абигейл со смятых простыней.
— Времени хоть отбавляй. Зато у меня чудесные пышки, только что сама пекла, и свежее масло…
— Я не голодна! — резко перебила Абигейл, поняв, что до конца жизни больше не сможет смотреть на масло. И выносить запах бренди.
Она с совершенно неуместным в ее положении достоинством шагнула ближе и приняла сорочку. Миссис Томас скромно отвернулась, когда Абигейл набралась мужества уронить полотенце.
— Я, разумеется, заплачу вам за беспокойство, — пообещала Абигейл, просовывая голову в вырез. — Нет! — внезапно взвизгнула она, испугав старушку. — Оставьте!
Миссис Томас как раз попыталась поднять журнал, вырванный Робертом из рук Абигейл в порыве страсти.
— Это просто книжка, чтобы скоротать время, — пролепетала Абигейл и выхватила журнал из рук ошеломленной женщины.
Подойдя к изножью кровати, она подняла крышку сундучка, бросила туда журнал и пропитанную бренди губку. Потом порылась в ридикюле, нашла ключик, заперла сундук и с деланной улыбкой повернулась к миссис Томас:
— Не поможете мне зашнуровать корсет?
Миссис Томас оказалась неоценимой компаньонкой. Абигейл была одета и вещи уложены, когда до поезда оставалось еще много времени. Пока Абигейл шнуровала свои полусапожки, миссис Томас вынесла горшок и собрала грязное белье. Вместе они опорожнили ванну и подняли два сундука на древнюю двуколку. Абигейл вытерла пальцы платком, подхватила юбки и, взобравшись на металлическую ступеньку, устроилась на потертом кожаном сиденье. Между ногами по‑прежнему все ныло, но боль существовала словно отдельно от нее, принадлежа кому‑то другому.
— Вы забыли еще один сундук, мисс, — озабоченно напомнила миссис Томас.
— Нет, — выдохнула Абигейл, уставившись на ритмично помахивающий хвост лошади, не подрезанный, как у коней брата, до самой репицы. Она всегда считала подобную операцию бессмысленной жестокостью по отношению к животным. — Тот сундук мне не понадобится.
— Но…
Абигейл вытащила из ридикюля золотой соверен и взглянула в морщинистое встревоженное лицо старушки.
— Сделайте мне одолжение, миссис Томас, сожгите его. Мне он больше ни к чему.
— Как изволите, мисс.
Миссис Томас вошла в коттедж и тут же вернулась с оставленной мистером Томасом корзинкой.
Интересно, что сделал Роберт с масленкой: поставил в буфет или сунул в корзину? А мистер Томас? Рассказал ли он жене о том, как мисс Абигейл и ее «мистер» резвились нагими в волнах?
Ну, конечно же, рассказал.
Но Абигейл, как ни странно, не испытывала ни унижения, ни стыда.
Дорога на станцию вилась по горной тропинке. Одно неверное движение, и колесо соскользнет с обрыва и экипаж полетит на острые камни.
