Юрий Перов - Прекрасная толстушка. Книга 2
Когда я Николаю Николаевичу объявила, что твердо решила расстаться с ним, и сообщила, что была уже близка с другим, он долго молчал, потом спросил:
— Ты его любишь?
— Это не имеет значения, — ответила я, несколько смутившись от обычной точности его вопроса.
— Для меня имеет, — сказал он, пристально глядя мне в глаза.
— Может быть… — уклончиво пробормотала я, не решаясь сказать правду и не желая врать. — Пока рано об этом говорить.
— Значит, меня ты больше не любишь?
Я промолчала. Мне почему-то совершенно не хотелось напоминать ему, что я ни разу ему не говорила об этом. А он ни разу не спрашивал.
— Мне будет плохо без тебя. Буквально.
Я снова промолчала. Мне было трудно смотреть ему в глаза.
— Но если тебе придется себя заставлять, чтоб оставаться со мной, мне будет еще хуже. Мои телефоны ты знаешь. Будет трудно — звони.
И ушел, не сказав больше ни одного слова.
В Большом я, слава Богу, его не встретила, хотя, как выяснилось позже, он там был…
2В буфете во время первого антракта Лекочка, вернувшись с моими любимыми эклерами и шампанским, встал на цыпочки, дотянулся до моего уха (он чуть ниже меня ростом, особенно когда я на каблуках) и прошептал:
— Знаешь, кто это в сером коверкотовом костюме?
— Где? — спросила я.
Он показал одними глазами. Я посмотрела по направлению его взгляда. В углу буфета с бокалом шампанского стоял темноволосый мужчина лет двадцатисеми в расстегнутом пиджаке, безукоризненной сорочке с великолепным шелковым галстуком цвета старинного серебра в изысканную поперечную полоску гранатового цвета. Я имею ввиду тёмно-красный, почти черный гранат, а не темно-зеленый, как у Куприна в «Гранатовом браслете».
Незнакомец стоял с отрешенным видом и рассеяно пригубливал шампанское. Рядом с ним беспокойно крутил головой коренастый крепыш в тесном пиджаке, застегнутом на все пуговицы. Шампанского он не пил и настороженным взглядом прощупывал буфетную публику.
— Кто это?
— Жутко засекреченный тип, — прошептал Лекочка. — Академик. Лауреат, Герой Соцтруда. Скоро весь мир содрогнется от его работы, а его имя будет в тайне до самой его смерти. Знаешь, сколько американцы бы дали за его голову?
— Откуда же ты о нем знаешь, если он такой секретный? — невольно понизив голос, спросила я.
— Видишь, низенький рядом с ним? Его личный телохранитель, — с мальчишеским восторгом продолжал Лекочка, — он за Академиком даже в туалет ходит… К нему просто так и на три метра не подойдешь.
— Весело же ему живется… — пожалела я Академика. — Но ты-то как к нему подошел, если его так охраняют?
— Я случайно со своим приятелем попал к нему на дачку в Серебряном бору. Отец моего приятеля работает там… — Лекочка многозначительно поднял глаза к потолку. — Курирует науку.
— И что же, Академик тебе сразу выложил, чем он занимается? — с сомнением спросила я.
— Нет, я сам догадался, — сказал довольный Лекочка. Пока мы тихо переговаривались, телохранитель не сколько раз стрельнул в нашу сторону беспокойным подозрительным взглядом и что-то шепнул Академику. Тот удивленно посмотрел в нашу сторону и, узнав Лекочку, сдержанно кивнул. Лекочка стал пунцовым от удовольствия и чуть ли не сделал реверанс ему в ответ. Тут прозвенел звонок, и мы пошли в зал.
Мы сидели в боковой ложе второго яруса, и я сразу же увидела Академика в партере в восьмом ряду. Я навела на него бабушкин перламутровый бинокль. И вдруг мы встретились глазами. От неожиданности я чуть не выронила бинокль. Его светло-серые глаза оказались прямо передо мной… Я почему-то подумала, что это судьба. Встретиться глазами среди такого скопища народа — это что-то, да означает.
Во втором антракте Лекочка, разумеется, отыскал лауреата среди гуляющих по вестибюлю и, забыв обо мне, бросился к нему с таким энтузиазмом, что телохранитель чуть не выхватил пистолет. Академик остановил своего цербера одним взглядом и тепло поздоровался с Лекочкой, тот явно хотел покрасоваться передо мной этаким знакомством. Этому нахалу и в голову не пришло нас познакомить. Но воспитанный Академик, глядя через его плечо на меня, сказал тихо, но отчетливо:
— Леонид, представьте, пожалуйста, меня вашей очаровательной даме.
Лекочка, мелко кивая, как китайский болванчик, стал пятиться, пока не допятился до меня и, схватив меня под руку, как муравей гусеницу, потащил к Герою Соцтруда.
— Это Маша. Она переводчик. Работала с Ивом Монтаном.
Этот маменькин сынок сделал все ровно наоборот. Меня даже передернуло от такого хамства и глупости, но я за ставила себя улыбнуться. При этом я чувствовала, что от нестерпимого стыда краснею по самые плечи…
— Очень приятно, Маша, — открыто и просто улыбнулся Академик и протянул мне свою узкую, но, как оказалось, очень крепкую ладонь. Разрешите представиться, меня зовут Игорь Алексеевич.
Я была тронута тем, как легко и естественно он попытался загладить это ужасное положение.
Бабушка много раз говорила, что лучше всегда придерживаться этикета и быть комильфо, хотя иной раз можно и забыть о правилах хорошего тона. Однако бывают случаи, когда нарушение этикета равносильно появлению на официальном приеме в ночной рубашке.
От Макарова я слышала, что подобное бывало в Германии. Наши офицерские жены, которые до войны, кроме набивного ситчика или в крайнем случае крепдешина, ничего не знали, приняли роскошные шелковые пеньюары и ночные рубашки за вечерние платья и явились в них на прием.
Примерно в таком положении оказалась и я, когда, вместо того чтобы по всем правилам спросить у меня разрешения и представить мне Академика, Лекочка торопливо и угодливо назвал мое имя. С таким же успехом он мог сказать: «Игорь Алексеевич, — это Маша, а вот бутерброды с севрюгой горячего копчения. Она очень свежая, только вчера привезли».
Одним словом, хоть он и был мне интересен (не как муж чина, а как таинственный Академик), удовольствия от знакомства с ним я не получила никакого. Даже наоборот — мне хотелось поскорее исчезнуть… А они все говорили и говорили… Но из-за своих переживаний, которые многим сегодня покажутся по меньшей мере смешными, я ничего не понимала из их разговора. Очнулась я только от слов Академика, обращенных непосредственно ко мне:
— Так я увижу вас в четверг?
— Да, да… — смущенно пролепетала я, совершенно не понимая, где и почему должен увидеть меня Академик.
— Буду очень рад, — сказал Игорь Алексеевич, и в его глазах я прочитала немой вопрос о чем-то другом, главном… У меня приятные мурашки поползли по спине от этих слов.
