Октав Мирбо - Дневник горничной
— Как вы думаете, Селестина, придет он сегодня вечером?.. Вы не знаете, что он сейчас делает?..
— Барин в библиотеке… Занимаются…
Она делала унылый жест.
— Постоянно в своей библиотеке!.. Боже мой!..
И вздыхала:
— Все-таки он, может быть, сегодня придет…
Окончив ее наряжать, гордясь делом моих рук, я рассматривала барыню с восхищением, я восторгалась:
— Барин сделают большую ошибку, если не придут сегодня, потому что стоит только увидать барыню, и они не устоят.
— Ах, замолчите… замолчите… — говорила она вся трепеща.
Понятно, на другой день являлись жалобы, слезы, огорчения!..
— Ах, Селестина!.. Барин не приходил… Весь вечер я его ждала… А он не пришел… Он никогда больше не придет…
Я старалась ее утешить, как умела:
— Барин, должно быть, очень устали за своими занятиями… Ученые, знаете, не о том думают. Бог их знает, о чем они думают. Может, барыня попробует гравюры… Говорят, что есть чудные гравюры… против которых не устоит самый холодный мужчина…
— Нет, нет, к чему?
— Или, может, барыня велят подавать барину за ужином… что-нибудь острое… Например, раки?..
— Нет! Нет!..
Она печально качала головой:
— Он меня разлюбил… Вот мое горе… Он меня больше не любит…
Потом застенчиво, но без всякой злости, умоляя меня взглядом, она спрашивала:
— Селестина, будьте со мной откровенны… Барин вас никогда не целовал? Где-нибудь в углу… Он вас… никогда?..
— Нет… Что за мысль!..
— Скажите мне, Селестина?..
Я восклицала:
— Конечно нет, барыня… Ах! барин на меня — ноль внимания!.. И к тому же, неужели барыня думает, что я могу ее огорчить?..
— Сознайтесь… — умоляла она… — Вы такая красивая… У вас глаза такие страстные… И тело у вас должно быть великолепное…
Она заставляла меня щупать ее руки, ноги, грудь, бедра. Сравнивала части своего тела с моими с такой беззастенчивостью, что я смущалась, краснела, и спрашивала себя, не скрывается ли под огорчением покинутой жены какая-нибудь задняя мысль относительно меня… И продолжала вздыхать:
— Боже мой! Боже мой!.. Между тем… Ведь правда… Я еще не старая женщина!.. И не безобразная… Правда, что у меня совсем не заметно живота?.. Правда, что у меня тело крепкое и нежное?.. И столько жажды любви… Если бы вы только знали, сколько во мне скрыто любви!..
Иногда она разражалась рыданиями, бросалась на диван, зарыв голову в подушки, чтобы заглушить слезы и всхлипывала:
— Никогда не любите, Селестина… Никогда!.. Слишком много это приносит горя… Слишком много!
Как-то раз, когда она сильнее обыкновенного плакала, я внезапно заявила:
— Я, на месте барыни взяла бы себе любовника… Барыня слишком красивы, чтобы оставаться так…
Она ужаснулась моих слов:
— Замолчите… О! замолчите…
Я настаивала:
— Но у всех знакомых барыни есть любовники…
— Замолчите… Не говорите мне никогда об этом.
— Но, если у барыни такое любящее сердце!..
Со спокойной наглостью, я назвала ей одного молодого человека, очень элегантного, который часто бывал в доме… И прибавила:
— Душка — мужчина!.. И он, должно быть, такой нежный, внимательный к женщинам!..
— Нет… Нет… Замолчите… Вы сами не знаете, что говорите…
И преследуемая своею мыслью, она повторяла, в то время, как барин в библиотеке у своей лампы выписывал цифры и чертил циркулем круги:
— Он, может, придет сегодня вечером?..
Каждое утро в людской, ко время завтрака это был единственный предмет наших разговоров… У меня осведомлялись:
— Ну?.. Что же?.. Решился, наконец, барин?..
— Ничего… По-прежнему…
Можете себе представить, какая это была восхитительная тема для сальных острот, похабных намеков, наглого хохота… Держали даже пари, в какой день барин, наконец, решится «пойти».
Я ушла от барыни после одной из мелких ссор, в которой всецело была виновата я. Я нагло бросила ей в лицо, в это несчастное изумленное лицо, все ее жалобы, маленькие тайны, горести, в которых изливалась вся ее душа, маленькая глупенькая душа, ненасытная желаниями… Да, все это я бросила ей в лицо, точно комья грязи… И еще хуже… Я обвинила ее в грязном разврате… В самых низких склонностях… Это было нечто чудовищное…
Бывают моменты, когда во мне вихрем подымается потребность бросать оскорбления, угрозы… Из пустяков я делаю тогда самые невозможные вещи, и не могу устоять, даже когда сознаю, что действую против себя, и создаю себе несчастье собственными руками…
На этот раз я зашла слишком далеко в своих несправедливых и бесстыдных обвинениях. Вот, что я придумала… Несколько дней спустя после ухода, я взяла открытку и написала нарочно так, чтобы весь дом мог прочесть следующее миленькое послание… Да, я имела нахальство написать это:
«Уведомляю вас, барыня, что я вам посылаю наложенным платежом все ваши, — так называемые, подарки… Я бедная девушка, но у меня есть самолюбие — и я слишком люблю опрятность — чтобы хранить грязные тряпки, от которых вы избавились, подарив их мне вместо того, чтобы выбросить их — как они этого заслуживают — в помойную яму. Из того, что у меня нет ни гроша, не следует вам воображать, что я соглашусь носить ваши отвратительные юбчонки… Честь имею кланяться».
Положим, что это было хлестко! Но в то же время и глупо, тем более глупо, что, как я уже говорила, барыня была ко мне щедра до такой степени, что конечно, я ей эти вещи не отослала, а продала на другой день торговке за четыреста франков…
Только в ужасном припадке раздражения я могла решиться бросить место безусловно выгодное, какие не часто встречаются, оставить дом, где, как, говорится, нам было — разливанное море, где мы жили в таком довольстве… точно принцы крови…
А впрочем к черту!.. Некогда быть справедливым к своим хозяевам… И тем хуже, ей-Богу! Хорошие расплачиваются за дурных…
Теперь спрашивается, что я здесь буду делать?.. В этой глухой дыре, с моей противной хозяйкой, нечего ожидать никаких щедрот, никаких развлечений… Я буду делать дурацкую работу… Шитье, от которого я ошалеваю… И больше ничего… Ах! когда я вспоминаю о местах, где я жила… мое положение представляется мне еще в более мрачном виде… невыносимо-мрачном виде… И мне хочется бежать, удрать на все четыре стороны из этого медвежьего угла…
Недавно я встретила барина на лестнице. Он отправлялся на охоту… Посмотрел на меня плутовским взглядом… И снова спросил меня:
— Ну, Селестина, вам здесь нравится?..
Положительно он на этом помешан… Я отвечала:
— Не знаю еще, сударь…
