Всеволод Шипунский - Грех матушки Марии (СИ)
Обзор книги Всеволод Шипунский - Грех матушки Марии (СИ)
Грех матушки Марии
Отец Феофан, в миру Николай, окончивши курс семинарии, сразу и женился, был рукоположён и получил приход. Приход был хороший, зажиточный, прихожан без малого тысяч пять.
На последнем году учёбы к семинаристам приходили знакомиться девки – тоже все набожные, строгие, постницы. Заглядывали ласково в глаза, старались угадать суженого. Семинаристы смущались, опускали очи долу, но знакомства не чурались – для получения прихода нужна была матушка, это знали все. Холостым приход не давали - долго ли до греха с прихожанкой! Негоже святую церковь позорить.
Девки в платках, в тёмных закрытых платьях стояли вдоль стен, кто с рукоделием, кто с пирожками да ватрушками в холщёвых мешочках, кланялись и предлагали семинаристам: «Отведайте, батюшка!» Семинаристы тоже кланялись и принимали; в трапезной открывали и пробовали. В мешочках находили и записку с именем той, что приготовила, с какой-нибудь припиской: «Хлеб наш насущный дашь нам днесь», «Спаси и сохрани!», «Испекла раба Божия, и ваша тоже - Наталия», или другое.
Сам отец Феофан был худ, длинен, лицом строг, бороду имел тёмную, густую, а глаза синие, яркие. Девка Мария как увидала эти глаза, ещё издали, так сердце её и прыгнуло: «Мой будет!». Продвинулась навстречу и, как проходил он мимо, выступила да поклонилась в пояс: «Примите, батюшка, гостинец, не побрезгуйте…». «Спаси Бог, сестрица» - строго ответил, но посмотрел ласково, в глаза заглянул, да и осмотрел её всю. Лицо простое, круглое, чистое, глаза добрые, сама вся в теле. Справная матушка!
В другой раз Мария уже знала, кому несёт свой подарочек, ждала, когда ОН покажется. Тогда уже разговорились, расспросили всё друг про дружку, по двору семинарии прогуливались, а когда прощались, Николай руку её долго держал: «Приходите ко мне, сестрица, буду ждать!»
В третий раз было уже всё между ними сговорено.
* * *
По окончании учёбы совершили обряд венчания, и отбыли в свой приход. Дом церковный был хороший, бревенчатый, тёплый, подворье широкое. Жили хорошо, душа в душу. Через четыре года было у них уже трое ребятишек.
Матушка и раньше была не худа, а теперь стала дородна, округла, весила пудов шесть, а то и более, но талию имела на удивление тонкую и гибкую. По хозяйству управлялась легко, играючи: полы в доме всегда были свежевымыты, всюду лежали цветастые яркие половички, пахло свежей выпечкой да наваристыми щами. Чистый рушник висел на вычищенных образах; светло горела лампадка. Чада всегда вымыты, причёсаны да накормлены. А уж какой запах в доме был на святую Пасху, когда матушка замешивала, а на другой день выпекала пасхальное тесто! Какой стоял божественный аромат куличей - чудо из чудес!..
- Вот ты как узка-то в талии, Марея Дормидонтовна! – говорили ей соседушки. – И как тебе удаётся? Уж вся как есть круглая да пышная, а талия – ну чистая оса!
- А у меня, милые, бабушкин рецепт, - отвечала матушка. – Фасоль рассыпать. Вот рассыплю фасоль-то, да наклоняюся и собираю. Да за каждой фасолиной наклонюся, по единой подбираю-то! Вот так сто, а то двести поклонов в день и отобьешь… Поясницы сперва совсем не чуешь, зато потом такая гибкость появляется! Вы попробуйте, милые! Я хоть вперёд, хоть назад теперь изогнуся, мне всё нипочём...
Батюшка любил матушку, всегда сильно вожделел её, хоть и боролся с похотью всеми силами. Ложась с матушкой в постель, сначала долго стоял на коленях перед образами, молился и просил уберечь его от бесовского каждодневного вожделения. И ложился вроде умиротворённый, благостный, но коснувшись случайно матушкиных округлостей, хоть и через рубаху, чувствовал воздымание плоти. Матушка его опасений не понимала и это воздымание грехом не считала.
- Батюшка ты мой, - говаривала она. – Да какой же это грех? Ведь господь повелел всем тварям жить по парам. А мужьям - да с жёнами… Иначе и деточки бы не рожались!.. Сказано ведь: плодитеся и размножайтеся! Вот давай-ка я рубаху-то подыму, а ты и забирайся на меня! забирайся, миленький!.. Уж я тебя обойму, приласкаю!..
- Вот бес тебе в ребро! – скрипел зубами батюшка. – Да ведь похоть это всё бесовская! Это не срамно творить токмо для чадозачатия! А у нас чад-то сколько уже?
- Трое всего, разве много?
- Да уж немало!.. и потом, сказано, что плотские радости да утехи – по воскресеньям. А в постные дни скоромного нельзя…
- Не гневи бога, батюшка! Зачем ты меня мучаешь? Чего ждать-то столько? Давай ещё чадушко сотворим… четвёртого. Разве плохо будет?
Иногда дух батюшки бывал сильнее плоти, и он решительно отворачивался от матушки. Тогда матушка обиженно поворачивалась на левый бок, и большой округлый зад её сиротливо и одиноко возвышался над кроватью.
Ежели побеждала плоть, то батюшка, не единожды ещё перекрестив лоб и испросив у господа прощения, забирался-таки на матушку и тонул в объятиях её пышного тела. Она, задрав рубаху до шеи, соединяла вместе свои арбузные груди и в томлении подавала ему, а он щекотал их бородою и сосал большие, как финики, соски. Матушка быстро достигала вожделения, охватывала батюшку руками и ногами, и тогда вздыбленная плоть его сама находила свой путь и погружалась в её ждущие нежные хляби. «И-и-и, батюшка ты мо-ой! – тоненько стенала тогда матушка. - Накажи ты меня, грешницу! Накажи как следуи-ит! Не жалей, миленьки-ий!» И батюшка, обхватив обеими руками необъятный матушкин зад, наказывал блудницу не за страх, а за совесть.
Не то бывало по субботам! Матушка сама топила баньку на огороде, небольшую и чистенькую, приготовляла венички, квасок из погреба, чистые рубахи и рушники, наносила воды из родника. Полки в баньке были у неё вычищены скребком и светились белесым древесным цветом, бочка полна была ключевой водицы, от печи шёл ровный сильный жар.
Когда отец Феофан, отслужив вечернюю службу, заходил на подворье в своей нарядной шёлковой рясе, матушка первым делом вела его за стол.
- Перекуси, батюшка, - говорила она. – Пирог вот у меня с рыбой. Такого осетра мужики притащили, что твоё полено. Щи ещё вот, с говядиной. Садись, батюшка, откушай...
Отец Феофан снимал скуфью, мыл руки, повернувшись к образам, крестился троекратно и усаживался. Матушка отрезала свежего ржаного хлеба, наливала большую стопку крепкой брусничной настойки. Пока батюшка выпивал, она ставила перед ним солёных груздей на закуску, да наливала духовитых щей в деревянную нарядную миску. Щи были наваристы, густы; из золотистой их поверхности выглядывал смачный кусок мясистой булдыжки.
