Алина Борисова - Город над бездной
Анхен немного помолчал, а потом закончил:
– Вот с тех пор я и не могу – сочувствовать. Любой боли. Не жалко. Никого, даже себя. Кто-то наоборот – ищет боль и пытается в ней утонуть, кто-то – создает и пытается в ней утопить. Кто-то пытается ее избегать – и для себя, и для других. Но никто не остался прежним – ни один из нас.
Увлеченная его рассказом, я не сразу почувствовала, что его рука сжимает мое плечо, пожалуй, слишком сильно. Но смотрит он при этом не на меня – куда-то вдаль, за горизонт, наверное – во тьму той ночи. Невольно повожу плечом, и Анхен, словно очнувшись, опускает руку.
– А тот малыш? Мальчик? Что стало с ним? – почему-то это было очень важно.
– Вырос.
– Вырос каким?
– Добрым. Светлым. Даже романтичным, я бы сказал.
Это почему-то обрадовало. Было бы жаль услышать, что несчастный мальчик вырос в самого кровавого и жестокого садиста в истории. Хотя, добрый и романтичный вампир – это вообще как? В каком смысле?
– Это не значит, что он не убивает, – ответил Анхен на незаданный вопрос. – Он вампир, как и все мы. Но он не ищет боли и не стремится ее причинять. Знаешь, его мать была жрицей Предвечного Светоча, и ей удалось сохранить свет в душе своего сына. Хотя он, конечно, скорее Новый, чем Древний. Из тех, кто срезает чужие розы, не слишком умея ценить жизнь…
Новый, Древний… Что-то он говорил уже об этом…
– Так это и было… «второе солнце»? А Древние – те, кто пережил ту ночь?
– А Новые – те, кто родился после, – подтвердил мою догадку Анхен. – Кто не знал иной жизни и иного мира. Дети Древних, рожденные на крови.
Мысленно прокручиваю в голове учебник истории, и не могу понять, с какими событиями можно соотнести его рассказ. Не выходит, никак. Да еще в пределах последних восьмисот лет.
– Мне кажется, или в учебниках об этом не пишут? – почти шепотом спросила его я.
– Не пишут, – тоже очень тихо согласился Анхен, поворачиваясь ко мне и глядя прямо в глаза. – А ты ведь у меня умная девочка, и понимаешь, что не все из того, что я тебе рассказываю, стоит пересказывать другим.
– А зачем ты рассказываешь об этом мне?
– А кому еще? Из всех людей ты единственная не питаешь излишних иллюзий. Ну подумаешь, сдерну еще одну. Думаешь, это так приятно – всегда и всем лгать? Всегда видеть вокруг глаза, затуманенные наведенной любовью?
Отстраняюсь.
– Тогда, в Пахомовке, тебе было неприятно? – говорить об этом очень стыдно, но не спросить я не могу.
– Не совсем правильное слово, – Анхен вновь отворачивается к окну, опираясь руками на подоконник. – Правда в том, что я к тебе привязался, Ларис. Ты стала мне дорога. В общем неудивительно. Сама подумай: со многими ли я могу позволить себе быть близок, зная чем оборачивается для человека близость с вампиром? Тех, кто становится мне дорог, я вынужден отталкивать, держать на расстоянии, прогонять навсегда. А с тобой – можно было просто быть, не опасаясь, что это тебя погубит. Это… неожиданно и приятно, хотя терпения на твои выходки у меня не всегда хватает. Ты все же – не слишком умная девочка, уж прости за прямоту. А в Пахомовке… Моя кровь – это как прививка, Ларис. Сначала прививается болезнь, а потом ты ее перебарываешь, и не болеешь уже никогда. Поэтому – да, твое поведение было типичным поведением человека, у которого выгорает мозг от слишком тесного общения с вампиром. И это не слишком приятно, ты нравишься мне живой. Но я знал, что это временно, это пройдет. А за возможность безнаказанно тебя целовать – можно и потерпеть, – он оборачивается ко мне и впервые улыбается – коварной улыбкой соблазнителя, и даже подмигивает. Но тут же вновь становится серьезным.
– Анхен, – наверное, надо спросить, раз уж он готов отвечать, раз уж он нынче белый и пушистый и готов уверять меня в своей искренней симпатии (знать бы еще, зачем ему это, опять привязать пытается?). Только спросить почему-то очень страшно, и я умолкаю.
– Что, Ларис? Уж лучше я отвечу, чем ты сама себе напридумываешь.
– Ты тогда просил у меня мою жизнь. Мою подпись под соответствующим документом. А потом – отговорился как-то, вроде и не нужна. Ты можешь сказать мне честно, что это было? Ты пошутил? Передумал? Или… я подписала, а теперь не помню, ты как-то память мне стер?
– Видишь ли, Лариса, – Анхен взял меня за руку, и отвел обратно в кресло. – Присядь.
Начало мне уже не понравилось. Вампир сел напротив, теперь нас разделял маленький стеклянный столик.
– Ты почти угадала, – продолжил он спокойно, а меня словно ледяной иглой в сердце кольнуло. – Одна проблема: я не могу стереть тебе память. Если бы мог – то сделал бы именно так, как ты предположила.
– Но это же… подло, – только и смогла выдохнуть я.
– Зато решило бы массу проблем, – он только пожал плечами. – Был еще вариант, проще. Подготовленный договор лежал у меня в машине. Ты подписала бы, не задумываясь. Залетели бы в юридическую контору по дороге, оформили все официально. И никаких манипуляций с памятью. Вот только… очнувшись, ты сошла бы с ума от ужаса, могла бы глупостей понаделать, в том числе непоправимых. Я и так-то за тебя опасался… Так что – нет, ты ничего не подписывала. И да – я хочу, чтобы ты этот документ подписала. Без всяких шуток.
Я смотрела на него расширившимися глазами. Вот и приплыли. Его искренняя привязанность и симпатия, рассказы о несчастных вампирах на заре времен, или как там они это называют… А ему просто жизнь моя нужна. Ни больше, ни меньше.
– И… что теперь? – еле выдавила из себя. – Будешь бить, пока не подпишу? «Добровольно»?
– Нет, бить не буду. Попробую объяснить. Хоть мы и говорим об одном документе, в виду мы имеем совершенно разное.
– Да, конечно. Я – смерть, а ты – «слияние».
– Не угадала. Я имею в виду рабство.
– Что-о??
– Не настолько страшно, как звучит. Ты отдаешь мне свою жизнь. Это не значит, что я тебя убиваю. Это значит, что твоей жизнью отныне распоряжаюсь я и только я.
– Да, я помню: не то в стада отдать, не то друзьям, не то горло перерезать. Ты рассказывал, спасибо.
– Я тогда говорил о критическом случае. О человеке, который сгорел и подлежал вывозу из Страны Людей. Тебе сгореть не грозит, и я говорю о другом.
– Кстати, что с ней стало? – перебила я его.
– С Аллой? Подарил.
– Ей жизнь?
– Ее приятелю. Жизнь для нее была уже невозможна. Ты выбираешь не те примеры. Контракт с ней заключался действительно «на смерть», по факту необходимости ее устранения. То, что я предлагаю тебе, называется «кабальный договор», и он заключается «на жизнь», просто за эту жизнь отныне отвечаю я. Этот контракт не подлежит оглашению, в твоей жизни ничего не меняется, ты живешь, как жила. Но, поскольку ты принадлежишь мне, ни один вампир без моего разрешения слова тебе сказать не в праве, не то, что делать с тобой что-то. Более того, ты выводишься и из-под действия человеческого законодательства. Становишься неподсудна. За любые правонарушения, от мелких до тягчайших. За тебя отвечаю я. А со мной, поверь, мало кто готов связываться. Даже среди вампиров. Ты теряешь избирательное право и возможность заниматься политикой, но вряд ли это твоя стезя. И все. Пойми, я просто хочу тебя защитить. С твоим дурацким характером и невоздержанностью на язык ты рано или поздно нарвешься. Я не собираюсь убивать тебя или ограничивать твою свободу, я просто страхую тебя от неприятностей, которые ты так умело огребаешь.
