Реверанс со скальпелем в руке (СИ) - Шатохина Тамара
- Простите. Больше не буду – обещаю. Вы правы, Дато, я смотрю на то, что случилось с позиции матери. А вы еще молоды, но уже рассуждаете, как мужчина. Де Роган тоже считал, что достойная цель оправдывает любые средства при условии её достижения. Вижу цель – не вижу препятствий… это так по-мужски.
- Он не только шевалье Франции, - заметил Даня, - читай дальше, пап.
- «… в 1776 – лейтенант, в 1786 году произведен в капитаны с переводом в пехотный полк Ду-Понт, в этом звании встретил революцию. С 1792 – шеф батальона, потом инспектор побережья 15-го военного округа, 1793 – шеф бригады, в 1794 - определен в армию Шербурга и назначен начальником штаба объединенных Армий Шербурга и Бреста. В 1795 по рекомендации генерала Гоша награжден чином бригадного генерала, с февраля – дивизионный генерал. В декабре назначен начальником штаба экспедиционного корпуса, направленного Комитетом спасения для обороны французских колоний от нападений англичан. Вместе с правительственным комиссаром в 1796 году прибыл на остров Иль-де-Франс, где огласил Декрет об отмене рабства в колониях, несмотря на противодействие белого населения. Впоследствии изгнал правительственных уполномоченных с островов…»
- Мешали работать – всё просто, - объяснил Георгий, заметив моё недоумение, - если бы у меня была такая чудная возможность, я изгнал бы к чертям Коненкова, а может и Арипова. Ну что – дальше? - и продолжил:
- «… С 1800 года возглавлял французские вооруженные силы на мысе Доброй Надежды, с 1804 – губернатор островов Иль-де-Франс и Реюньон. В 1806 году был отозван во Францию и занял пост командующего 15-го военного округа – командовал той же дивизией, что и его отец. При первой Реставрации вышел в отставку, умер 31 декабря 1825 года в Париже. Был женат на Луизе-Маргарите-Жозефине де Марвен, от которой имел троих детей: Алексис-Жозеф, Жан-Батист-Анри и Луиза-Бланш. Итог: генерал-лейтенант, шевалье Франции, командующий из Ордена короля, ордена Почетного Легиона, Льва Бельгии, Рыцарь Сен-Луи». Достойно. Всё более, чем достойно – от и до. Вот так, бабушка... - прикрыл он крышку ноута, - есть о чем подумать.
- Например, почему Франция не была привита? Почему Франсуа, бесконечно уважая своего отца, не дал сыновьям его имя, но зато упомянул Алекса? Такого просто не могло быть! Я думаю – это двойник.
- Маш… он женился в сорок два. И вообще – могло быть всё, что угодно, - заметил Георгий.
- В сорок два… Господи! - ужаснулась я.
- Военная карьера, революция, командировки… или как там тогда называлось? Маш… ты уже знаешь, что ответила бы Марльеру? – вдруг спросил Георгий.
- Да – согласилась бы на его предложение. Без сожительства, естественно. Во Франсуа вся моя жизнь, поволоклась бы за ним куда угодно. Но ненадолго – до четырнадцати оставалось всего полгода. Потом вернулась бы в Ло доживать.
- Считаешь, ничего с тобой не изменилось бы?
- Не изменилось. Генерал сделал бы так, как считал нужным. Безусловно. Давайте ложиться – поздно…
Будто в трансе, я пожелала доброй ночи ему и мальчикам и пошла в отведенную мне комнату. И даже легла в постель, заботливо застеленную чистым бельем. Не знаю, чем я заслужила всё это – такое доброе отношение к себе, помощь?
Пыталась уснуть – и бесполезно. Нет, я не ушла с головой в страдания, потому что всё было очень неоднозначно.
Вполне могло быть так, что имя Франсуа, как той же мадам Помпадур, оставил в нашей истории его двойник. Но знать… точно знать, со всей уверенностью, что его уже нет?! Это да… это вымораживало изнутри и поднимало дыбом волосы, стоило только пытаться глубже осознать и представить себе… Слабое утешение, что в итоге уйдут все – раньше или позже, так или иначе… оно не работало. Да – мы будем рождаться снова и снова в других людях. Кому, как не мне знать, что смерти нет? Но на данный момент это философия. А по факту мне легче думать, что здесь двойник Франсуа. Измучившись страхами и мыслями, я решила остановиться на этом, пока не доказано иное. А доказательства буду искать. На полдороге останавливаться нельзя – не будет мне покоя.
Но если все же допустить, то и тогда… Как умудрился полковник провернуть своё отцовство, я не представляла. А слышать, что матерью Франсуа считается, а может и на самом деле является Генриетта-Луиза, было просто… это не описать! Я хорошо помнила её – набеленную до подобия гипсовой маски куклу, затянутую до состояния острейшей потребности в «маточной затычке». Хотя может я просто ревную к сыну, а эту женщину стоило пожалеть – она потеряла дочь? Или родила сына. Наш мир или нет?
Знать, что через полгода после моей смерти мальчик… как о таком говорил Рауль? Был впервые задействован в чине су-лейтенанта? Ротным, значит. И он справился, мой мальчик справился! – кипела во мне гордость и радость, и боль тоже от понимания того, насколько ему было трудно. Даже неважно – мой это сын или его двойник, но ему было трудно. Хотя… ла Марльер обещал, что будет рядом с ним, какое-то время – точно. Он же обещал мне… обещал… - опомнилась я, уже стоя у окна.
Сомнения никуда не делись, но все-таки после этой «справки» я немного успокоилась – у этого Франсуа была красивая и насыщенная жизнь, он оставил наследников и это радовало. На разумные, логичные размышления уже не было сил, и я просто бездумно смотрела на круглую белую Луну. Величаво, как поднималась во все времена – век за веком… и сейчас она нависала над городом и парком, который раскинулся перед домом. Пространство внизу было темным и неясным, подробности пейзажа оставались размытыми и казались таинственными, хотя старалось ночное светило вовсю.
- Ну… так и знал, - расстроенно раздалось от двери. И Георгий неслышно подошел сзади и обнял меня, развернув к себе: - И мне не спится, боялся – ты тут плачешь. Даже меня наизнанку вывернуло… вся твоя история. Не знаешь, как относиться ко всему этому – то ли от страха орать, то ли от радости?
А яркий и сильный свет Луны заливал уже нас двоих. Ну вот… нет человеку ни сна, ни отдыха. Но возле него, в его руках было так тепло и хорошо, так надежно! И уже не одиноко. Чуть постояв так, я неохотно шевельнулась, чтобы отстраниться, но он прижал меня крепче, и тут я почувствовала… И притихла, соображая, что мне сейчас делать - в такой ситуации? Потому что платоническим отношением вот это… там, очень трудно было назвать.
- Сейчас мне хочется - от радости, - повернулся Георгий так, чтобы я стояла спиной к окну: - Луна – не твоё, не смотри, под ней ты совсем бледная… снова страшно за тебя. Твоё – Солнце, Манюня… Мне на тебя когда-то указало Солнце, показало тебя всю, – грел он мне ухо своим шепотом, - знаешь, как я увидел тебя первый раз?
Я судорожно втянула воздух, пытаясь мыслить…
- Возле окна… и тебя всю заливало Солнце, ты буквально купалась в нём. Я тормознулся и стоял, глаз отвести не мог… и пропал, Мань. Ты стояла там голая – для меня… открытая только для моих глаз. Опять я не то, да? – напряженно хмыкнул он, чувствуя, как напряглась и я: - Так это правда жизни. В то время только так… через это всё воспринималось, через женскую красоту. Дальше – больше. Потянулся узнать тебя, наблюдал, видел и стало вообще без шансов, потому что ты – это ты, - провел он рукой вверх по спине и чуть сжал затылок, заставляя меня приподнять голову. Прошептал: - Я пятнадцать лет тебя люблю и хочу. Неправильно ты сегодня сориентировалась.
- А одни кости… - в отчаянии прошептала я, с острым стыдом чувствуя его пальцы на своих ребрах.
- Интересно ты мыслишь... Как специалист тебе скажу, - улыбаясь, бормотал он мне в губы, - у тебя изумительной красоты костяк, Мань. От его пропорций и соотношения длины разных костей зависит гармония сложения. У тебя она безупречна, идеальна… - коснулся он моих губ своими. Осторожно, тепло, мягко – раз и два, и три…
Я и верила, и не верила себе. Но всегда верила Раулю. И только он сейчас мог увидеть во мне хоть какую-то красоту. Да, Господи – пускай того же костяка! Больше ничего же и не было! И я отпустила себя так, как захотелось - становясь не послушной и покорной, а жадной и нетерпеливой. Почти невыносимо, до дрожи просто хотелось протянуть руку туда, где в меня упиралась приятная твердость. Мягко сжать и испытать, наконец! Узнать первый раз за пятнадцать лет – как это? Когда оно ужасно далеко где-то - в отголосках памяти? С трудом поборов дурное желание, я обняла его за шею, притягивая к себе. Поцелуй углубился и стал ответным - дразнящим и требовательным, пьянящим и многообещающим. Мы задыхались – он и я, меня будто тащило куда-то волоком, затягивая в обморочно-сладкий круговорот. Стало трудно дышать и я с трудом разлепила веки, отстраняясь. Постепенно проясняющийся взгляд упал на кровать… и будто холодной водой облили.
