Карина Демина - Черный Принц (СИ)
Полковник замолчал, давая время переварить новость.
Бывший. Странно.
Вчера Кейрен лишился семьи, пусть по собственному почину. Сегодня - работы. И что осталось? Почти ничего. Квартирка, женский халат с призраком чужого запаха, остывающий чай и коньячная горечь.
- Кстати, я всецело поддержал это решение, - полковник погладил растрепанную книжицу. - Оно в некоторой степени развязывает вам руки.
- То есть?
- Одно дело, если в Шеффолк-холл сунется следователь, почитай полномочный представитель Его Величества… скандал. И совсем другое, когда там появится молодой влюбленный идиот в попытке спасти даму сердца…
- Считаете меня идиотом?
- Все влюбленные - в большей или меньшей степени идиоты, вне зависимости от возраста. Что до вашей… девушки, - он выразительно хмыкнул. - То полагаю, она способна рассказать много… интересного. Если, конечно, захочет говорить.
Полковник поднялся и сунул книгу в карман пиджака.
- Надеюсь, вы не против?
- Что вы, как можно! - полы халата разъехались и Кейрен поскреб острую коленку, которая, отойдя от холода, премерзко разнылась. - Читайте на здоровье!
- Благодарю. К слову, в книге есть презанятнейшая сцена, где герой взбирается по отвесной стене башни, чтобы переговорить с героиней… очень, по-моему, романтично. Не желаете повторить?
- Нет.
- Жаль. А придется.
Глава 25.
Таннис захлебывалась.
Влажным сырым воздухом экипажа. Тяжелыми духами Ульне, которые окружали старуху почти зримым облаком. Вонью немытого тела Марты. Она пыталась сделать вдох, но спазмы сдавливали горло. И легкие вдруг делались мертвы.
- Таннис… - его голос доносился издалека.
Еще немного и он исчезнет.
Все исчезнет.
Может, и к лучшему, но она упорно пытается дышать, цепляясь за руку.
Кейрен…
…остался в театре. Поверил ли… а если нет, то… пусть поверит, так будет лучше для всех… для него - точно. Он будет жить и это замечательно.
Вот только воздух твердым стал. И Таннис трогает собственные холодные губы…
- Тетушка, пересядьте, пожалуйста, - приказывает Освальд. Он рядом, держит, не позволяя упасть, и сам же укладывает на длинное жесткое сиденье. - Потерпи, малявка, сейчас я…
Трещит ткань. И звук этот резкий вызывает приступ головной боли.
- Потерпи…
Острие стилета вспарывает и чехол, и толстую корсетную шнуровку.
- Вот так, малявка… скоро уже домой приедем, - он сидит рядом и голову Таннис положил себе на колени, гладит щеки, стирая слезы. - Не надо плакать.
- Я не… - дышать получается, и Таннис дышит.
Медленно. По патентованной методике, преодолевая тошноту. Вот только преодолеть не выходит, и ее выворачивает на черные брюки Освальда.
- Все хорошо, - он придерживает голову, не позволяя ей упасть. - Уже совсем немного осталось.
И вытирает рот платком.
…он не чудовище… разве что самую малость… он обещал, что не тронет Таннис…
- Тише, малявка, не ерзай, - стянув пиджак, Освальд накрывает им колени. - Ты заболела…
- Нет.
- Да, малявка, заболела. Переволновалась, - он говорит мягко, и хочется верить этому голосу.
И человеку тоже. Он ласков.
Притворная доброта.
- Вот и приехали, - он открывает дверь, впуская ледяной ветер, и снег. А Таннис ловит снежинки губами, повторяя про себя, что она снова может дышать.
И встать сумеет.
Не позволяют.
- Держись крепче, - Освальд берет ее на руки и, заглянув в глаза, улыбается. - А ты выросла…
…выросла.
И выжила. Выбралась с того берега реки, но не удержалась на этом.
Он шел быстро, а по лестнице и вовсе бегом подымался. Дверь в комнату Таннис пнул так, что дерево затрещало.
- Вот мы и дома…
…это ненастоящий дом. Его украли вместе с сумасшедшими старухами и родовым древом, потемневшими от времени портретами людей, чужой честью, гордостью и древним гербом, который пересекала трещина.
Но говорить нельзя, Освальд обидится.
Нынешним вечером он заботлив. И остатки ненавистного платья сдирает… Красное с черным кружевом. Вульгарное. Слишком открытое. Слишком роскошное с виду. Слишком… такое для шлюхи в самый раз, а Таннис.
- Скоро приедет доктор, - Освальд стянул и остроносые туфли, и шелковые чулки, которые пропитались испариной и намертво прилипли к ногам. Он возился с подвязками и пуговицами нижней рубахи, скомкав которую, вытирал мокрую кожу Таннис.
Одевал чистую.
Укладывал в постель. И подавал вазу при новом приступе. Рвало уже водой.
- Отравилась… чем-то… - говорить было тяжело, мягкие тряпичные губы не слушались, а язык во рту разбух, сделавшись неповоротливым.
- Не спеши, - Освальд держал у губ стакан с водой. - Ты ж моя девочка…
И слезы подкатывали к глазам.
Нельзя плакать. Слезы - это слабость, а Таннис надо быть сильной, иначе она не выживет.
Доктор появился, а она пропустила его появление, просто вдруг Освальда сменил высокий худой до измождения человек в черном наряде. Он снял котелок, и Таннис смотрела на голову человека, неестественно крупную, гладкую и блестящую, словно он смазал кожу маслом.
А может и смазал.
Человек заглядывал в глаза, оттягивая веки холодными пальцами. Тер виски, мял руки и прижимал к груди слуховую трубку. Он считал пульс, отмеряя время по серебряному брегету, точь-в-точь как тот, который был у Кейрена…
…не думать.
Доктор задавал вопросы, а Таннис отвечала.
Пыталась.
И терпела, когда он, сунув все еще холодные руки под рубаху, ощупывал ее живот.
Ушел. И Таннис, кое-как перевернувшись на бок, подтянула колени к груди, обняла себя. Что дальше? Она не знала, но закрыла глаза и лежала. Долго, наверное, лежала…
- Ты не спишь, - Освальд присел на край кровати.
- Не сплю.
- Тебе лучше?
- Лучше.
- Поговорим?
Он провел ладонью по волосам и, мягко взяв за плечи, развернул Таннис.
- Ты ведь знала…
- Догадывалась.
Таннис хотела сесть, но голова все еще кружилась.
- И почему промолчала? - Освальд поправил подушки. - Испугалась?
- Да.
- Прости. Наверное, я был слишком резок с тобой, - он водил пальцами по щеке, собирая с кожи не то пот, не то слезы.
- И что теперь?
- Вообще или с тобой?
- С нами, - она обняла живот.
…залетела. И ведь знала же, что подобное бывает, пыталась считать дни, но с Кейреном вечно сбивалась со счета. А он вовсе, казалось, не думал о ребенке.
И не думает.
Он думает, что Таннис - шлюха, которая одного клиента на другого променяла.
