Далия Трускиновская - Единственные
Тетя Таня осталась в теплом пространстве, и из всей прошлой жизни уцелела лишь плетеная корзиночка, которую она зачем-то прихватила с собой.
– Не бойся, – услышала она. – Теперь уже не надо бояться.
С ней говорил мужчина, одетый в светлое, а во что именно – она понять не могла.
– Где я? – спросила тетя Таня.
– Сейчас поймешь. Но сперва скажи – что ты взяла с собой?
– Да что я могла взять? Вот… – она показала корзинку.
– Пустая?
– Пустая…
– Все, значит, раздала?
– Да там ничего и не было… конфетки, карамельки…
Мужчина улыбнулся.
– Когда тебя в мир отпускали, дали приданое. Всем дают – и тебе дали. Должно было хватить на всю жизнь. Но тут такое дело – его следовало израсходовать, раздать, ничего не оставить. Если оставлять, беречь, оно засыхает. И, выходит, ушло впустую. Люди его в себе таскают, а оно гремит… А у тебя, видишь, в корзиночке – ничего. И это хорошо. Все раздала, и всем твоим хватило.
– Да я только печеньки, конфетки…
– Смотри.
Тетя Таня увидела людей – первого мужа, Митю, второго – Мишу, Галочку, Толика, Максима, Артема, маленьких Габи и Бруно, Митиных сыновей, незнакомых невесток. Но если внуки и правнуки были в правильном возрасте, то Митя и Миша, Галочка и Толик, – такими, как в лучшие свои годы. А за семьей толпились девушки – давние Галочкины подружки, рыдавшие у тети Тани на плече и приводившие к ней знакомиться своих женихов. А в ногах у семьи путались коты и кошки – все, сколько их перебывало в доме.
Но все эти люди стояли довольно далеко – рукой не коснуться. И, когда тетя Таня сделала к ним два шага, они отдалились, всей стаей поплыли по воздуху вдаль, вдаль…
– Вот им ты всю любовь, сколько от рождения получила, и раздала. Ты умница, против тебя многое было – а ты справилась, ничего себе не оставила. Ни крошечки у тебя не засохло и плесенью не покрылось. И корзиночка твоя пустая – тебе лучшая награда, милая.
Тетя Таня смутилась, опустила глаза.
– Какая уж там умница – добра не нажила, дочке только квартиру оставила…
– А хотела больше?
– Дочка же.
Мужчина вздохнул.
– Ничего, не беспокойся, что могла – то и сделала. И теперь ты свободна.
– От чего свободна?
– От забот, милая, от печалей… Теперь тебе будет хорошо.
– Обошлась бы я и без этой свободы, – строптиво заявила тетя Таня. – Но понимаю – срок настал. Сколько же можно у дочки на шее сидеть? Ну, забирайте меня, что ли.
– Иди…
Мужчина указал рукой направление, под ноги легла дорожка, совсем обычная песчаная дорожка, с мелкой зеленью по краям, и тетя Таня ушла.
* * *Печально это – провожать хороших людей. Вот на краю большого пространства уголок кладбища, там Галочка, Толик, дядя Миша, Илона. Они уже немного успокоились и тихонько рассуждают, какое будут ставить надгробие.
Но, если вглядеться, не такой уж это и край; поле, где расставлены участники событий, не ограничивается городом, оно простирается дальше.
За кладбищем – речка, за речкой – дорога, и на этой дороге копошится техника, даже долетает запах горячего асфальта. Строится широкое шоссе, а в десяти метрах от обочины идет другая стройка – это Борис Петрович возводит свой ресторан. Вот он – полысевший, с дурацкой длинной прядью через всю плешь, орет на рабочих – не туда выгрузили кирпич. Ему хорошо – он делом занят! Близок день, когда директором ресторана он поставит свою единственную дочь.
А единственная дочь в смятении: как вышло, что она оказалась в постели с любимым? Женатый, любимый, чужой, лучший в мире – как это?.. Олег взял у приятеля-холостяка ключ от квартиры, и вот… стыд и срам, стыд и срам…
Олег тоже в растерянности. Этого нельзя было делать – но он сделал, и теперь он в ответе за эту женщину. Она стала его женщиной. Сказать ей, что это была ошибка, что они погорячились и поспешили, он не может. Потому что это неправда. Они долго держались, очень долго, и вот – случилось…
Слово «люблю» еще не прозвучало. Они оба смертельно боятся этого слова.
Олег едет по проселочной дороге, скоро ему выруливать на новое шоссе. Частично оно уже готово. Недалеко от перекрестка строится что-то непонятное, явно не для житья. Олег – сам строитель, и этот архитектурный маразм, мимо которого он проезжает раз или два в неделю, его даже развлекает. А едет он осуществлять авторский надзор – в Берсеневке наконец-то собрались строить поликлинику, настоящую, большую, и он занимался привязкой проекта к местности. Так что едет он и думает о двух женщинах – любимой и нелюбимой. Любимой голову морочить – грех, и нелюбимую бросить с ребенком – грех, все это называется «цугцванг» (Олег когда-то увлекался шахматами). На обочине голосует женщина, тех лет, когда можно спокойно сажать в машину, не ожидая амурных приключений. Она в благодарность рассказывает все окрестные новости – так Олег и узнает, что нелепое сооружение будет придорожным рестораном. И он думает: вот куда можно будет иногда выбираться с Ксюшей, днем их тут никакие знакомые не увидят. Ему кажется, будто Ксюша нуждается в таких развлечениях. А ей ничего не нужно – она и на городской свалке будет счастлива, лишь бы Олег был рядом.
Лида ни о чем не подозревает. Она очень неудачно упала на днях, повредила спину, сидит дома и, благо есть компьютер и Интернет, выполняет свои служебные обязанности, не показываясь на глаза Роме с Яшкой. И в самом деле – зачем? Ей даже за деньгами приходить не нужно – Яшка открыл ей счет в банке, и каждый месяц туда поступают деньги.
Рома – опять! – безуспешно пытается понять, на что он Аллочке – старый, чуть ли не на тридцать лет старше, некрасивый, маленький, а на нее высокие парни заглядываются. Вот он следит из машины, как Аллочка идет по улице, ведет за руку малыша, и ее рыжие жесткие кудряшки пронизаны солнцем. Он смотрит на нее, свою жену, и он счастлив. Он до самой смерти будет отдавать ей свою любовь, и ей, и маленькому Федору, и тому, кто появится на свет через восемь с половиной месяцев. Рома и Аллочка еще не знают о нем, а он уже живет, он – живая точка, которая потихоньку разрастается, и в ней есть все, что проявится, может, только через сорок лет. А высоко вверху для этой зреющей точки уже собирают приданое.
Яшка… ох, этот Яшка, сколько девиц через свою постель пропустил… Чего искал, на что надеялся? Или просто жил, как живется, ни в чем себе не отказывал? И долго ли его будут звать Яшкой? Полтинник же стукнуло…
Яшка тоже сидит в машине, в дорогом джипе, и не знает, куда ехать, – нигде его не ждут. Сегодняшние дела переделаны, завтрашние наметятся завтра, а сейчас – отдых, который его немного раздражает. И он принимает решение – просто покататься по городу, поглазеть по сторонам. Заодно, может, и с очередной девицей познакомиться…
