Карен Монинг - В оковах льда
Он живой. Он здесь. Наезжает на меня. И без сомнения со временем — после того, как меня прикончит — прикажет мне отчитаться о проделанной работе.
Мы вернулись к тому, кем были. Робин и Бэтмен.
Он жив.
Слезы льются из моих глаз.
— Прекрати! — Он опять швыряет меня спиной в стену, так, что у меня зубы клацают, но идиотские слезы не останавливаются.
Я использую силу рикошета, чтобы врезаться в него изо всех сил. Он хватает меня за запястье, когда я его бью, и, отлетая, утягивает за собой. Мы врезаемся в его стол. Я перелетаю через столешницу, перекатываюсь и вскакиваю на ноги, отбрасывая волосы с лица.
Грохаю ладонями по столу и рычу поверх столешницы:
— Не думай, что я бы этого не сделала, если бы могла! Ты думаешь, мне нравится сопливиться перед всем твоим гадским клубом? Перед тобой? Ты дурак идиотский! Что ты вообще делал возле той стены?! Как ты оказался именно там, именно тогда, когда мы вышли? Я имею в виду, кто из нас такой невезучий? Да с тех пор как я с тобой тусуюсь, моя жизнь превратилась в полный кошмар! Не мог ты просто оставаться мертвым?!
Он тоже грохает ладонями по столу, так сильно, что столешница трескается посередине.
— Меня. Не. Убеждает.
Я злобно смотрю на него сквозь слезы.
— Я и не пытаюсь! Я никого ни в чем не убеждаю. Так что либо принимай меня как есть, либо отвали! Я не буду изменяться ни ради тебя, ни ради кого-либо другого, и я ни фига не притворяюсь. Если ты думаешь, что, переломав мне все кости по одной, ты чего-то добьешься, кроме переломанной меня, то, блин, удачи!
Я снова всхлипываю и понятия не имею почему. Просто ощущение такое, словно с тех пор, как я вышла из стены с Алой Каргой за спиной и увидела, как она убивает Бэрронса и Риодана, меня скрутило в большой болезненный узел; и в миг, когда я увидела, что он живой, правда, по-настоящему живой, и мне не придется до конца жизни ходить с его смертью в голове, видя перед собой его гадскую самодовольную улыбку, — этот узел ослаб, а когда он ослаб, все во мне облегченно вздохнуло… Где-то внутри у меня, кажется, был целый колодец слез. У всех, наверное, есть такой вот запас, и если эти слезы никогда не выпускать, то, как только одна все-таки проберется наружу, дамбу прорвет, и поток будет уже не остановить. Ну почему никто никогда не рассказывал мне правил этой жизни? Если б я знала, как оно работает, я бы где-нибудь пряталась и ревела там, пока не нареву свою норму! Это хуже, чем стоп-кадрировать не с той ноги. Эмоции просто катятся кувырком, я не могу ничего контролировать.
Я смотрю на него и думаю: вот ведь черт, если бы и Алина могла вот так встать после того, что я с ней сделала. И у Мак снова была бы сестра. Мне не пришлось бы все время, каждую секунду каждого дня ненавидеть себя, хоть я и уверена, что в ту ночь Ровена что-то сделала со мной, превратила в автомат без собственной воли. Но я была там. Я была там! Я отвела ее в то место, где она умерла, я врала ей, говорила, что должна показать ей что-то важное. Я же ребенок, так что она мне доверяла! Я стояла на той аллее и смотрела, как сестру Мак убивают Феи, которых я могла остановить одним движением меча, и мне никогда этого не исправить и никогда не избавиться от той картинки в голове. Она останется выжженной у меня в душе до конца моей жизни, если, конечно, у меня будет жизнь после всей фигни, которую я натворила!
Я ударила Мак больнее, чем все остальные в ее жизни, и мне никогда этого не исправить.
И все равно… есть у этой тучи серебристые бока: если Риодан не умер, то и Бэрронс тоже. У Мак хотя бы остался Бэрронс.
— Ты убила сестру Мак, — говорит Риодан. — Да будь я проклят.
Я этого не говорила.
— Не смей влезать в мою голову!
Он вдруг оказывается с моей стороны стола, практически на мне. Снова толкает меня спиной в стену, сжимает мою голову ладонями и заставляет на себя посмотреть.
— Что ты чувствовала, когда думала, что убила меня.
Он смотрит мне в глаза, словно мне и не нужно отвечать, достаточно просто подумать. Я пытаюсь согнуться пополам, чтобы он не влез в мои мысли, а он не дает. Он держит меня крепко, но теперь почти мягко. Ненавижу, когда он мягкий. Я предпочитаю драться. Тогда я точно знаю, чего от него ожидать.
— Отвечай мне.
Я не отвечаю. Ни за что не буду ему отвечать. Ненавижу его. Потому что, когда думала, что убила его, я чувствовала себя такой одинокой, какой не была уже очень давно. Словно я не могла ходить по городу, зная, что его там нет. Пока я знала, что он есть где-то там, я понимала: мне будет куда пойти, если я попаду в беду. И пусть он не сделает именно того, чего я от него хочу, он все равно не даст мне погибнуть. Он поможет мне справиться с чем угодно и выжить. Я думаю, такое чувство бывает у детей, если им повезет с родителями. Мне не повезло. Я сжималась в клетке в комочек, пока мама делала макияж, брызгалась духами, мурлыкала песенки, одеваясь. Я думала, убьет ли она меня в этот раз, просто забыв обо мне. Надеялась, что ее новый приятель окажется гадким, и она вернется быстрее. Я знаю, что какую бы фигню Риодан не делал, он никогда обо мне не забудет. Он очень ответственно относится к мелочам. Мало кто в моем мире так может. А я для него мелочь.
Я не могу отвернуться. Как же, на фиг, он выжил? Я чувствую, как он копается в моем мозгу. Когда на той улице за «КСБ» я увидела, как гаснут его глаза, это чуть не уничтожило меня. Мне его не хватало. Мне его офигеть как не хватало!
Риодан очень тихо говорит:
— Разочарованная или верная?
Умирать я не собираюсь.
— Верная.
Он отпускает меня и отходит. Я съезжаю спиной по стене, вытирая слезы с лица. У меня все болит — лицо, руки, грудь, ребра.
— Но тебе придется…
— Не смей сейчас со мной торговаться.
— Но это нечестно, я же…
— Жизнь вообще несправедлива.
— Я терпеть не могу работать каждую ночь!
— Смирись.
— Ты меня с ума сводишь! Человеку же нужно свободное время!
— Детка, ты никогда не сдаешься.
— Ну так я вроде живая. Как можно сдаться? — Я встаю и отряхиваю с себя пыль. Слезы исчезают так же внезапно, как появились.
Он пинает в мою сторону стул.
— Сядь. Появились новые правила. Записывай. Нарушишь хоть одно, тебе кранты. Поняла.
Я закатываю глаза и падаю на стул, перебрасывая одну ногу через край. Я сама воинственность.
— Слушаю, — сердито говорю я.
Ненавижу правила. Вечно на них обламываюсь.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
«И куда это ты собрался? Разве не знаешь, что снаружи уже темно?»[49]
Я медленно шагаю по коридору, ругая Риодана, но не вслух, потому что он шагает рядом.
