Ирина Молчанова - Вампиры – дети падших ангелов. Музыка тысячи Антарктид
Молодой человек оскорбленно фыркнул. Некоторое время постоял над ней, затем нервно прошелся туда-сюда.
— Осталась минута, — сообщил он.
— Ты очень красивый, я говорила когда-нибудь? — будто не слыша его, спросила она.
Лайонел дернулся, точно от пощечины.
— А ты жестока.
Катя сильнее прижала к груди руки с замерзшими непослушными пальцами. Затылку передался холод железа, и по нему побежали мурашки. Рельсы завибрировали.
— Едет, — констатировал Лайонел и сделал к девушке неуверенный шаг.
— Не спасай меня, если не любишь и не хочешь быть со мной, — предупредила она.
— Господи, видел бы тебя мой брат!
Катя улыбнулась замерзшими губами. Она радовалась, что Вильяма нет рядом. Он никогда бы не позволил ей лежать на рельсах и ждать, пока колеса поезда отрежут голову. Применил бы силу, заключил в объятия, целовал и утешал бы. Любовь оказалась самой странной вещью на свете. Она не внимала гласу рассудка, враждовала с ним и в конечном счете победила.
Рельсы вибрировали все сильней, мокрый снег застилал глаза. Лайонел присел на корточки, всматриваясь девушке в лицо. Бесстрастный взгляд бродил по ее телу, то и дело останавливаясь на побелевших губах и расстеленных по снегу волосах.
— Тебе страшно? — спросил молодой человек.
— Очень, — честно созналась Катя и повернула голову. Черный поезд несся на нее, ослепляя ярким светом. Сердце билось с каждой секундой быстрее, дыхания не хватало, воздуха вдруг стало слишком много, он не помещался в легких, и она захлебывалась в нем.
— Не глупи! — с отчаянием попросил Лайонел, протягивая ей руку. — Жизнь так прекрасна, потеряешь ее и никогда этого не узнаешь!
— Прекрасна она для тех, кто не одержим тобой! — Голос задрожал. — Чей мир не разбился на дне твоих прекрасных ледяных глаз.
Стук железных колес оглушал, Катя не понимала уже своих мыслей, в голове стоял сплошной грохот. Но успела заметить, как молодой человек поднялся с корточек и отошел.
— Только попроси, и будешь жить! — крикнул он.
— Нет, — беззвучно произнесла она и закусила нижнюю губу, чтобы не закричать.
Катя не видела поезда, но ощущала, как на нее надвигается огромная махина, каждой клеточкой замерзшего тела. И не знала, на какой доле секунды до столкновения не выдержал Лайонел. Он вытянул девушку прямо из-под поезда и, оторвав от земли, крепко сжал в объятиях.
Мимо, грохоча, проносились вагоны, с белого неба падали огромные лохматые снежинки. Катя смотрела в холодные голубые глаза, и ее била мелкая дрожь, сердце колотилось приглушенно.
С золотых ресниц сорвалась одна маленькая капелька, прокатилась по белой гладкой щеке и, столкнувшись со снежинкой, исчезла.
— Прости, прости меня, — с запоздалым раскаянием зашептала девушка, осыпая поцелуями его лицо. — Я не знала…
Лайонел поставил ее на землю, снял свое пальто и укутал в него. А потом как маленькую девочку ласково погладил по голове.
— Твоя очередная победа надо мной, — подытожил он. — Ты счастлива?
Катя уткнулась лицом ему в грудь и с наслаждением вдохнула свежий морозный запах его одеколона.
— Мне не нужны победы, мне нужен ты.
Лайонел засмеялся:
— То есть напыщенный, самовлюбленный, грубый идиот? Так ты говорила?
Она тоже засмеялась и, подняв на него глаза, шепнула:
— Я люблю тебя.
Их взгляды встретились, девушка ждала, что он скажет ей то же самое, но тот промолвил:
— Трудно… Давай пока по-другому. Этого никто не повторит. — Лайонел отступил и лучезарно улыбнулся. — Я могу для тебя снегом стать, чтобы прикасаться к твоему лицу ледяными поцелуями, кружить в глазах и таять на твоей горячей коже от нежности…
И он исчез. А с неба посыпался снегопад из тончайших прекрасных звездочек, отливающих серебром.
Катя завороженно смотрела, как эти идеальные снежинки кружатся у нее над головой, маневрируя между обычными снежными лохмотьями, и ей хотелось смеяться от счастья. Ее вампир с ледяным сердцем боялся трех слов, но запросто мог превратиться в самый красивый на свете снег.
Девушка вытянула руку — в ладонь ей приземлилась большая серебристая снежинка. Катя сжала кулачок и поднесла его к груди, где бешено стучало ошалевшее сердце.
Глава 23
На обломках чужих сердец
За всю зиму такого белого дня не выдавалось ни разу. Мокрый снег на деревьях за ночь подморозило, и они покрылись ледяной корочкой, кое-где припорошенной утренним снегом. По белоснежной дороге стелился туман, перила мостов, ограды, купола соборов — все было во льду. Солнце в бесцветном небе нежно озаряло хрустальный город, раскидывая в тумане радужные лучи.
Львы на мосту через канал Грибоедова смотрели через ледяные очки, фонари покрылись замысловатым узором, какие бывают на стеклах.
Катя облокотилась на перила и накрыла холодной ладонью горячую руку Лайонела. Сердце сжалось от удовольствия, а он шутливо заметил:
— Его стук, наверно, слышат все вампиры города.
Девушка смущенно улыбнулась.
— Ну и пусть, недолго осталось… — Она заметила, что он помрачнел, и обеспокоенно спросила: — Ты ведь не передумал?
Молодой человек устремил взгляд на заснеженный канал, обронив:
— Я слишком эгоистичен, чтобы передумать. — И попросил: — Передумай сама, пока не поздно.
Катя облегченно вздохнула:
— Ни за что!
Они недолго постояли на мосту и двинулись по набережной канала в сторону Летнего сада.
Мимо прошла беременная женщина с коляской, Лайонел проводил ее задумчивым взглядом и обратился к Кате:
— У тебя никогда не будет детей.
— Я не люблю детей, — возразила девушка.
Молодой человек недоверчиво хмыкнул.
— Все их любят. Рано или поздно в тебе проснется инстинкт. А запретный плод сладок.
— Не важно, — пожала плечами Катя. — Единственный запретный плод, который я желаю, — это ты!
Лайонел грустно улыбнулся.
— Если представить, что когда-нибудь ты с той же одержимостью захочешь ребенка, становится страшно.
Катя взяла его за руку и пообещала:
— Я навсегда выкину об этом мысли!
Он поднес ее запястье к губам, пробормотав:
— Навсегда — это слишком долго. Не задумывалась?
Некоторое время они шли молча, а когда проходили Вознесенский мост, Лайонел полюбопытствовал:
— А что ты из еды любишь больше всего?
Она засмеялась.
— Салат оливье, например! — И, посерьезнев, добавила: — Я не очень много придаю значения еде.
— Это хорошо, первое время будет сложно. Захочется любимых вкусов, но продукты не вызовут привычного желания поесть. А затолкаешь в себя насильно — станет дурно, вырвет.
