Алёна Алексина - Перехлестье
— Что делать? Дэйн, чтоб тебя! Чем помочь?!
Он, словно тяжелобольной, безуспешно пытался поднять голову. Человек над ним кричал, требовал ответа, но Волоран не понимал, кто и что ему говорит. Хотелось только одного — спать. Пусть все катится… Лишь бы отстали.
— Тварюга крылатая, а ну вставай, не шипи! Да помоги же мне, безмозглая кляча!
«Кляча» разразилась обиженным ржанием, завозилась, и дэйн с тоской подумал о том, что умереть ему, похоже, не дадут.
Снова и снова кто‑то кричал над ухом, да так противно, что челюсти сводило. Фадир шипел и плевался на неведомого буяна. Тот осыпал крылатого скакуна бранью и эти вопли мешали окунуться в забвение, пробирали до костей… И вдруг дэйн вспомнил… дух! Только он может так кричать, что все волосы на теле становятся дыбом, а под кожей пробегает противный морозец. Глен. Колдуны. Шахнал. Мили. Йен. Фадир.
Дэйн вскинулся.
— Давай, чтоб тебя! — в голосе Глена уже звучала настоящая паника. — Хватит валяться! Поднимайся, дохлятина! Ну!
Палач разомкнул непослушные, замерзшие губы. Надо было объяснить этому истерику, сказать то важное, от чего зависела его жизнь. Волоран смог произнести только одно слово. Всего одно. Но оно объясняло все. После этого дэйн с облегчением канул во тьму.
Милиана и Шахнал. Конец пути.
Девушка покосилась на шагавшего рядом с ней спутника и впервые за долгое время в душе шевельнулась жалость. Бывший жрец являл собой печальное зрелище — по самые глаза заросший медной щетиной, осунувшийся, с ввалившимся глазами, в мятом несвежем облачении и стоптанных сапогах.
Надменный и ревностный служитель Маркуса с пронзительным взором и поджатыми губами исчез без следа. Сейчас этот мужчина скорее походил на перехожего бродягу, при взгляде на которого всякий здравомыслящий человек покрепче держался бы за кошелек и, желательно, палку — чтобы огреть хорошенько, если пристанет.
Как ни смешно это звучало, но сейчас Шахнал куда больше походил на скитающегося мага, нежели на хранителя воли богов. Это с одной стороны позабавило Миллиану, а с другой лишь усугубило ее жалость к спутнику. Если вдуматься, он ведь ни разу ни в чем ее не упрекнул, не поддел, не пожаловался на тяготы пути. Он переносил терпеливо и молча как людское пренебрежение, так и отстраненность магессы.
— Скоро поворот к причалу, — Шахнал почесал ладонь о заросший подбородок. — А дальше — прямо до Клеверной развилки, и там, если Перехлестье тебя примет, будет путь.
— Клеверной развилки? — заинтересовалась Повитуха.
Причал был для магов недосягаем — он вел на Закрайние земли, к горным вершинам, едва различимым вдали. Если смотреть на горизонт, пока глаза не начнут слезиться от рассыпавшихся по воде бликов, может быть, повезет и разглядишь призрачный берег, больше похожий на видение. Но что там — никто не знал.
— Ее так назвали из‑за пяти дорог, что расходятся в разные стороны. Есть еще шестой путь, скрытый. Путь к Перехлестью.
— Ты был там?
— Давно. Я родом из Закрайних земель — в тех местах множество маленьких поселений, жителям которым путь в Аринтму заказан.
— Почему?
— Кому они тут нужны? В Закрайних землях живут в основном ливетины, а их, сама понимаешь, в городах не жалуют.
— Ты — ливетин?! — магесса удивленно воззрилась на мужчину, тут же отмечая про себя и волосы с медным отливом и рыжую щетину на лице.
— Да, — Шахнал грустно улыбнулся. — Когда‑то единственное, что я умел, так это… — и он затянул скорбным голосом: — Пода-а-а-айте, люди добрые, сиротинушке на пропитание! Пять дней не куша-а-ал!
И тут же мужчина рассмеялся, глядя на изумленное лицо Милианы.
— Боги, как… похоже! — неверяще прошептала она.
— Мне было всего шесть, когда на площади я увидел жреца. Он был такой высокий, статный, строгий, исполненный достоинства. Помню, сначала мне понравилось его облачение — длинное платье с просторными рукавами, шитье на полах одежды, а потом наши взгляды встретились и я окаменел, столько властности было в его взоре. Даже мне — выросшему на улице ребенку — захотелось пасть ниц.
— И ты…
— Я пошел за ним. Ливетины полудикий народ, у нас не держатся за родственные связи. Меня никто не останавливал, по мне никто не плакал, я думаю, про меня вообще очень легко забыли, — мужчина говорил спокойно, без грусти и тоски. — А я шел и шел за жрецом. Помню, шел очень-очень долго, уже сгустились сумерки, в окнах домов загорались огни, я ссадил босую ногу о камень и едва плелся, хромая и всхлипывая. Я уже мечтал, чтобы он, наконец, остановился, потому что чувствовал — еще немного и не смогу за ним угнаться, останусь один. Но не одиночество страшило, страшило то, что не сумею прикоснуться к неведомому таинству, которое источал этот человек. Однако окликнуть служителя богов я не решался. Что ему какой‑то бездомный сопляк? И вот, когда уже казалось, что не смогу сделать ни шагу, жрец обернулся и сказал: «Мальчик, ты так хочешь попасть в дом бога или ждешь момента, чтобы подрезать мой кошелек?» А я вдруг почувствовал, что не могу сказать ни слова. Тогда он взял меня за плечо и повел в Храм. С той поры я навсегда ушел от мира, потому что впервые обрел дом. Настоящий.
Милиана смотрела на него с грустью. Словно бы воочию увидела того ободранного уставшего ребенка — грязного, босоногого, прихрамывающего.
— Не печалься. Встреча с жрецом стала счастьем. Не было более нужды обманывать, просить подаяние, воровать. Жизнь сделалась простой и понятной. Меня выучили читать и писать, блюсти себя в чистоте и строгости. В этом нет ничего плохого. Хотя, не спорю, иногда очень хотелось сыграть в кости или подрезать кошелек у какого‑нибудь беспечного прихожанина.
Он рассмеялся, увидев, как вытянулось ее лицо.
— Это шутка, магесса, — успокоил отец спутницу.
Повитуха лишь покачала головой. Да уж. Чем дальше они уходили от города, тем более спокойным и человечным делался Шахнал. Надо же — ливетинец…
— А ты… вернешься в Аринтму? — осторожно спросила она.
— Да, — неожиданно легко признался жрец. — Я все еще вхож в храм Маркуса. Значит, могу помочь.
— Но ты теперь обычный человек.
— Да.
— Колдуны могут обратить тебя!
— Я ливетинец. — Шахнал пожал плечами. — Мы упорные.
Не зная, что ответить на это замечание, Милиана посмотрела вперед.
Дорога круто спускалась в низину, и сейчас путники стояли на вершине холма. От открывшегося вида захватывало дух! Впереди, искрясь на солнце, лежала необозримая водная гладь, вдали сливающаяся с прозрачным безоблачным небом. А от самого берега далеко в воду уходили неровные серые доски мостков, возле которых покачивались лодки и небольшие суденышки.
