Ледяной венец. Брак по принуждению (СИ) - Туманова Ульяна

В перерывах она делала вдохи и стучала копьем по земле.

Снова и снова.

Песнь ее становилась все надрывнее, громче. Стена, к которой я прижималась, вибрировала от насыщенности звуков. Камень впитывал надрывное пение и отдавал его обратно.

Она поет не одна… Поют все!

Чтобы убедится в догадке, я тихо, чтобы не потревожить гончую в состоянии транса, толкнула дверь башни. А там…

Каждая воительница, ритмично стуча по земле жезлом, напевала ту же самую мелодию. Голоса их сливались в унисон, могущественный и цепляющий душу.

И когда только они успели сговориться, а главное, для чего?

Я вернулась обратно в башню, где, по-прежнему в плену Лунного Кристалла спала Мириам, а рядом с ней, раскачиваясь из стороны в сторону делилась своей надрывной песней воительница.

Удары копий всех гончих слились в один. Как и голоса.

Об этом ее просила шепотом Первая Мать, прежде чем уйти к Отцу? Зачем?

Ответом на мой вопрос послужила тонкая серая трещинка, что пробежала вдоль Лунного Кристалла. Руки тут же похолодели, я упала перед камнем на колени и приложила к нему обе ладони чтобы убедится в отсутствии повреждений.

И опешила… Он был теплым.

Каждый удар копья гончей о землю, помноженный на удары за пределами башни, запускал по камню все новые серебристые молнии. Не зная, как это остановить, я решила следить за тем, чтобы кристаллу ничего не повредило, пока они не закончат свою песню.

Я бы заставила гончих замолкнуть, но даже закричи я, меня никто не расслышит!

Не раскрывая глаз, воительница продолжала громко петь. А потом неожиданно качнулась в право и чуть не потеряла равновесие. Затем выровнялась, снова завела свою песнь, и опять оступилась, но в этот раз все выглядело так, будто она теряет сознание.

Мне это не нравится. Очень не нравится! Но как до нее достучаться?

Вдруг что-то упало мне под ноги. Неужели кусок камня откололся от свода башни? О, нет! Лежащий у ног осколок был прозрачным…

— Нет! — я опустилась на четвереньки и взяла его в руки. — Хватит петь! Хватит, вы всё разрушаете!

Но мои крики не шли в сравнение с мощью голосов гончих ни в какое сравнение.

И чем длиннее была их песня, тем больше трещин было на Лунном Кристалле. И они появлялись так быстро, что образ Мириам ускользал на глазах.

— Да хватит же! — мой очередной крик снова был поглощён.

Я держала Лунный Кристалл обеими руками, чтобы не дать ему рассыпаться. Ведь там она… моя мама! Но чувствовала, как через пальцы просачивается колючая крошка раздробленных пением камней.

Воительница издала последний гортанный звук и упала на землю замертво. Погасло голубое копье. Исчезли другие голоса.

Только башня все дрожала и дрожала.

— Нет, нет, нет… Я прошу Небеса, нет!

Почему песня прекратилась? И что теперь станет с Мириам?! Жива ли воительница?

Я боялась даже дышать, потому что от каждого, даже самого мелкого движения, с памятника осыпались новые частицы.

Крылья!.. Я призвала их. Они достаточно большие, чтобы помочь мне всё удержать. Но даже если памятник вместе с башней устоит еще какие-то жалкие несколько минут, то позже все равно рухнет. Не может почва так вздрагивать, а потом устоять! Да и в том, что от пещеры что-то либо останется, я тоже не уверена.

Два полотна растянули за спиной и поочередно обняли памятник, но даже осторожного прикосновения хватило, чтобы навредить! Сквозь пальцы, из-под крыльев, прямо на меня скатывалась белесая крошка кристаллов, похожая на мелко раздробленное стекло.

Из последних сил я пытаюсь удержать это руками, крыльями… и тщетно!

А когда на земле оказывается последний осколок, я уже держу в руках тело Мириам.

Небеса, какая она легкая. Совсем невесомая.

Я держу ее и не дышу.

Этот момент хочется продлить до бесконечности и забыть сразу же. Хочется благодарить Томаса за него, и проклинать.

Снаружи что-то громко и глухо падает. Напоминая мне о том, что пора уходить. И от этого звука, тело Мириам вздрагивает. Я отчетливо это ощущаю.

Нельзя надеяться на чудо. Нельзя! Не сейчас. Не в такую минуту, когда всё рушится на глазах.

Но я так хочу… Небеса, как я хочу, чтобы случилось именно оно.

Ругая себя за наивность, отвожу от сокрытого белыми волосами лица Мириам несколько прядей. В идеальном бледном лице читается умиротворение. Может, это мой эгоизм хочет, чтобы она вернулась в этот мир?

Да и что я покажу воскресшей маме? Отца в заложниках узурпатора? Зареванную себя?..

Я плачу, не в силах сдержать слез. И, кажется, мое рваное дыхание колышет ее ресницы. Они дрожат.

И приподнимаются.

Медленно. Слишком медленно. Я же умру, если увижу в ее глазах стеклянную пустоту!

Но я вижу небо. Голубое и чистое. Ресницы снова опускаются, и снова вздымаются. Веки чуть напрягаются, хмурятся тонкие светлые брови.

— Пусти… — шепчут пересохшие губы. — Пусти сейчас же, я сказала.

Мотаю головой, не в силах вымолвить и звука. Сердце громыхает прямо в горле. Я молча помогаю ей встать на ноги, и наблюдаю за каждым движением не моргая.

Вижу, как она оглядывается по сторонам, как обнимает плечи руками. Ей холодно, я знаю это потому, что сама делаю так же — обнимаю себя, при малейшем перепаде температуры.

Еще, она старательно прячет страх.

— Кто такая? — спрашивает девушка из моих видений, строгим, но совсем еще слабым голосом.

— Я… покажу.

Решаю, что крылья сработают лучше любых слов и призываю их снова. Они легко и охотно расправляются за спиной. Мириам замечает, ее лицо выравнивается, губы трогает слабая улыбка.

— Сенсария, — совсем тихо произносит она. И, похоже, не понимает, кто я.

Сама я стою на ватных ногах, из последних сил сдерживая разрывающие изнутри эмоции. Хочу кричать, плакать и радоваться одновременно. Но, чтобы не напугать ее, делаю медленный вдох и говорю:

— Меня зовут Лея. Томас Клифф сказал, что это имя было желанием моей матери.

Не знаю, что шокировало ее больше. Мое имя, или Томаса, но я больше не сомневаюсь в том, что он говорил правду.

Она запрокидывает лицо, чтобы сдержать слезы, а потом прикладывает обе ладони к животу. Как это делают беременные.

Только Мириам не беременна, и касается живота, потому что там совсем недавно была я. Для меня прошла целая жизнь, а для нее…

— Небеса, — мотает головой она. — Я все еще чувствую… чувствую, как плачет после родов тело, — она вдруг меняется в лице и делает смелый шаг мне на встречу. — Но ты же моя, да?

Кусаю губы и киваю, как ненормальная.

— Твоя.

Мы молчим. Башня содрогается, со всех сторон на нас падают мелкие кусочки камня.

Я протягиваю ей руку, понимая, что оставаться здесь больше нельзя. Но как, Небеса, рассказать ей о том, куда мы вот-вот отправимся? Она ведь только пришла в себя.

— Лея, — еле размыкает губы она. — Как? — отчаянный вопрос звучит гулко.

— Пора, — говорю из последних сил и стараюсь не плакать.

Потому что плакать нельзя!

Она замечает мою раскрытую ей на встречу ладонь и наконец вкладывает в нее свою. Совсем худую и холодную. Влияние браслетов и беременность извели ее.

Стоит нам сблизится, как она вдруг к чему-то прислушивается и оборачивается к павшей воительнице.

— Она… они пели, а потом замолчали… — меня хватило только на такое объяснение.

Не отпуская моей руки, Мириам склонилась над гончей. Та выглядела мирно спящей, хотя я быстро поняла, что это совсем не сон. Она не дышала, не двигалась и ни на что не реагировала.

— Все? — вдруг переспросила мама. — Не понимаю, — замотала головой она.

— Первая Мать, я встретилась с ней, — начала я, чем застала Мириам врасплох. — Она что-то сказала на ухо гончей, а та попросила меня срочно перенестись сюда, в гробницу.

Осознание далось ей нелегко. В голубых глазах воспылало горе, непонимание, гнев. Вместе с последним она, кажется, вспомнила нашего общего знакомого и осмотрела сначала мои запястья, а только потом свои.