Марина Багирова - Присвоенная
— А что нам делать все эти годы? — впервые вступила в разговор Лидия, моя тетя, единственная, у кого получалось хоть как-то бороться со страхом перед этим монстром. — Как смотреть в глаза девочки и знать, что она станет уплатой долга?
— О, я уверен, об этом стоит спросить Ярослава — у него было достаточно времени, чтобы обдумать это, — старик откровенно насмехался, — А насчет того, что делать… Кормите вовремя, болеть не давайте, и следите, чтоб спала много. Остальное для меня не имеет значения.
Дженоб поставил на стол нетронутый бокал с вином, обернулся, собираясь идти, но потом, как будто вспомнив о чем-то, добавил:
— Дважды в год к вашей дочери будет наведываться мой сын. Он будет проверять состав ее крови и определит момент ее готовности. Когда он будет приходить, оставляйте его наедине с дочерью на один час и никогда не спрашивайте, что с ней случилось за это время. А если будет рассказывать сама — обрывайте на полуслове. Ясно?
Вот так я и стала чем-то вроде вещи, взятой в долг — неудобно, и со временем надо вернуть. Мне предстояло жить, не подозревая о своей ужасной судьбе. Хотя как я могла не подозревать, если в моей жизни был он… это чудовище в человеческом обличии.
— А как выглядит ваш сын? Как мы его узнаем?
Дженоб улыбнулся — все понимали, что вопрос очень глупый.
— Скажем так, при взгляде на него вы захотите упасть на колени.
И он не преувеличивал, поскольку так и случилось.
** ** **
Наконец, в моем мире все встало на свои места. На все мучавшие меня столько лет вопросы были найдены ответы.
Наконец-то я поняла причину всеобщего ко мне равнодушия — они знали, что однажды за мной придут, и не хотели привязываться. Вот почему никто не обращал внимания на мои слезы, вот почему никто не любил меня. Они, наверное, с первых же дней даже старались не думать обо мне, как о родной. Воспринимали меня лишь как плату. Так было проще.
Наконец, я поняла, почему так часто видела ненависть в их глазах. Я всегда находилась рядом, живое напоминание их вины передо мной, терзавшее их муками совести тем более ужасными, что они не в силах были что-либо изменить. За эту муку они меня так и ненавидели, за это постоянно кричали и наказывали за малейший проступок. За свою вину. За то, что продали родную дочь.
Выходит, я с самого рождения принадлежу семье Дженоба. Я, фактически, их собственность! За мной следили, приглядывали, берегли… ценное лекарство.
Меня осенила последняя догадка. Я скоро умру. Отдам свою кровь той, что ждала ее веками. И она выздоровеет, выпив меня досуха. Сердце болезненно сжалось, и неожиданно меня захлестнуло страстное желание жить. Пожить еще хоть немного… сколько получится.
Я встала из-за стола и посмотрела на лица абсолютно чужих мне людей. Мне хотелось бы увидеть раскаяние, сожаление, боль… Но все, что я смогла разглядеть, это то, до какой же степени они боялись своих кредиторов.
Бежать! Бежать, не оглядываясь, как можно дальше и как можно скорее. И что бы ни ждало меня на этом пути — нищета, голод, мучения — это не могло быть хуже того, что было неизбежно, если я смирюсь.
Обрести свободу… Ведь это то, чего у меня не было никогда. А что может быть лучше, чем выбирать самой, как жить и …жить ли вообще?
** ** **
Мне всегда казалось, что времени много. Что оно разливается передо мной безбрежным океаном, уходя за невидимый горизонт. Что оно растягивается подобно мягкой и тонкой резинке и способно дотянуться так далеко, как мне хочется, …и еще дальше… Но тогда, слушая стук часов в своей комнате, я впервые ощутила, как равнодушная судьба отрезала целые минуты, выбрасывала целые четверти часа из моей короткой, до ужаса короткой, жизни. Теперь каждое мгновение имело значение. Мне хотелось жить.
Я не могла понять, как же я не догадалась обо всем сама. Как я могла не замечать очевидного? Почему я игнорировала это чувство опасности, которое всегда испытывала рядом с Кристофом? Ведь все, что с ним было связано, кричало: беги! спасайся! Была ли я убаюкана привычкой?..
Чемодан был собран в считанные секунды. Но я все равно продолжала с маниакальной зацикленностью проверять его содержимое, пока не поняла, что мне абсолютно неважно, забыла я что-то или нет. Я вновь (в который раз?) взглянула на часы. Все еще не время. Никогда не думала раньше, что один час — это так долго.
После рокового ужина, моей единственной мыслью было бежать. Как, куда и другие подобные по разумности вопросы не держались в моем кипящем сознании. Но, оказалось, был человек, который обо всем этом подумал за меня.
Только я влетела в свою комнату, тут же услышала за собой быстрые шаги — это была Лидия. Захлопнув за собой дверь, она резко притянула меня к себе и еле слышно, задыхаясь от волнения, зашептала прямо в ухо:
— Диана, возьми… — в мои руки ткнулся маленький сверток, — это документы на чужое имя, я давно их приготовила… А еще, тут немного денег, на первое время тебе должно хватить. Через три часа будет готов самолет, куда лететь — сама скажешь, пилоту уплачено наперед за самый длинный перелет… Смотри в окно, через час подъедет машина, не мешкая, садись в нее. Тебя отвезут в аэропорт к самому трапу…
Тетя отстранилась, судорожно вздохнула и с болью посмотрела на меня:
— Мы никогда больше не увидимся, Диана. Девочка моя, ты знаешь, я люблю тебя…
Я знала это, но неожиданные слезы потекли по моим щекам — никто никогда не говорил мне этих слов.
— Как жаль, что я не могу сделать для тебя ничего больше.
— Тетя…
— Молчи, нет времени… Мы больше не должны видеться и говорить, — она снова обняла меня крепко, до боли. — Прощай, милая…
И в следующую секунду ее уже не было в комнате.
И вот я ждала машину, глядя в окно. Я думала о Лидии, о том, как она, бездетная, посмела преступить негласный договор в доме и полюбить меня, даже попытаться спасти. Но вот вопрос, будь у нее свои дети, не осталась ли бы и она в стороне, чтобы защитить их, как сделали это мои родители?
Наконец, подъехала машина, даже раньше, чем кончился этот бесконечный час — это хорошо. Я схватила чемодан и помчалась, одевая по пути легкое серое пальто. Как же я его ненавидела раньше! Теперь это будет мой любимый цвет — сливающийся с серым миром вокруг, превращающий меня в незаметную тень.
Садясь в машину, припаркованную напротив дома, я сделала то, без чего думала обойтись — оглянулась. Но мне не было больно. Наоборот, было облегчение. Так тяжело больной, долго ожидая опасной операции, идет на нее почти спокойным. Надо было что-то менять в моей жизни. Ведь то, что было, трудно назвать жизнью вообще.
