Красная Шкапочка - Жнецы Страданий
Их счастью оставалось длиться не больше трех седмиц и не следовало его омрачать безрадостными беседами. Нужно было просто наслаждаться друг другом столько, сколько хотелось и сколько отпущено.
Поэтому, когда он снова опрокинул ее на спину и принялся жадно целовать, она не возразила, не отстранилась, не стала являть ложную стыдливость. За стенами Цитадели уже, наверняка, рассвело, но крошечное окно-продух в их куту было заволочено, и свет почти не проникал в каморку. Как же хорошо, что никто не кинется их искать.
Они провели в своей клетушке, наверное, половину дня и почти не разговаривали. Все долгие обороты времени они не столько предавались телесной радости, сколько просто обнимались. Фебр изучил все ее тело, силясь навсегда запомнить каждую родинку, каждый оставленный беспощадным кнутом шрам, каждую впадинку. Он гладил ее без остановки и что-то шептал. Дыхание шелестело у самого уха и Лесана, закрыв глаза, отдавалась этой ласке, которая не требовала ничего взамен. Девушка жалась к сильному парню, не стесняясь ни своей, ни его наготы.
Хотелось, чтобы это никогда не заканчивалось… И все же она понимала — это продолжится недолго. Оттого в душе рождалась такая высасывающая, такая судорожная нежность, какой, наверное, никогда нельзя получить от человека, знающего, что его чувство будет жить долго, а любимый останется рядом на годы. Их радость из-за своей скоротечности была слишком хрупкой и оттого только более желанной.
Следующие дни были одновременно и бесконечными, и стремительными. Лесана и Фебр по-прежнему уходили из Цитадели в весенний лес. Она по-прежнему нападала, а он нещадно бил, не жалея, даже несмотря на то, что между ними происходило. Однажды он ударил так, что девушка, увертываясь, оскользнулась и упала всем телом на неловко выставленную руку. На миг Лесана потеряла сама себя, задыхаясь от боли. Голос мага звучал где-то далеко, а мир вокруг кружился.
Понимая, что перепугала парня до смерти, выученица говорила ему что-то успокаивающее, не слыша собственного голоса, а в себя пришла оттого, что он бегом бежал через лес с ней на руках.
— Пусти… Поставь…
И она удивилась, какое бледное у него лицо.
— Я… не рассчитал… Я отнесу тебя к Ихтору.
— Нет, поставь. Мне уже лучше.
Он опустил ее на землю и взялся ощупывать — торопливо, испуганно.
Девушка шаталась, а потом ухватила его за шею и прижала к себе:
— Успокойся, успокойся… — она поймала его губы.
И хотя рука невыносимо жаловалась на удар, в сильных объятиях становилось легче. Двое стояли посреди мокрого леса, припав друг к другу, и никакая телесная боль не могла сравниться с болью души, которую оба в этот миг испытывали. Он — оттого, что вынужден был ударить, но не рассчитал силу. Она — оттого, что он не мог не ударить, а она не сумела отбиться.
Когда они пришли к Ихтору, тот сказал, что запястье сломано и досадливо выругался, сращивая Даром кость.
Дни текли один за другим. Весна разгоралась все жарче, черные лунки вокруг деревьев становились все шире, снег сходил, обнажая сырую землю с прошлогодней прелой травой, и только в низинах еще лежали истончившиеся, осевшие сугробы. Теплый ветер пах водой, землей и солнцем, пока еще скудным, но уже ласковым и весенним.
Словно особенно остро предчувствуя приближающуюся разлуку (а может, то просто бередил кровь погожий таяльник) Лесана и Фебр старались продлить последние дни своего счастья. В Цитадели они никак не являли сторонним глазам тщательно скрываемых чувств, но не было такого кута или заброшенной комнатушки, где бы они не прятались от креффов, послушников, прислужников и просто от мира.
Иногда Лесане хотелось плакать, потому что сердце рвалось от нежности и дыхание застревало в горле, но нельзя, никак нельзя было показывать эту жгучую горечь. И она держалась, как могла. Однако тоска овладевала душой, силясь заранее заполнить пустоту, которая вот-вот должна была в ней разрастись.
Но все-таки, как ни готовилась девушка к разлуке, она так и не смогла принять ее сердцем.
Он разбудил ее рано утром, когда солнце едва поднялось над кромкой леса. Фебр никогда не приходил к подруге в комнату, никогда не оставался там на ночь. Они предпочитали прятаться по всей крепости, но только не быть застигнутыми в собственных покойчиках.
Лесана проснулась оттого, что ее глаз мягко коснулись теплые губы. Девушка вскинулась, маг слегка отстранился, давая ей возможность сесть.
Она не спросила — зачем он пришел. Все и так было понятно. Поэтому она только смотрела на него огромными глазами, в глубине которых чернела тоска.
— Когда?
Пальцы мягко коснулись щеки и Фебр ответил:
— Сейчас.
Ее брови жалобно надломились, но он улыбнулся, хотя и было видно, как нелегко дается ему эта улыбка.
— Не горюй. Мало ли на свете парней…
Эти слова прозвучали неубедительно, и Лесана вжалась в широкую грудь.
— Ты ведь знал. Ты вчера уже знал! — глухо проговорила она.
— Седмицу назад, — последовал честный ответ.
И девушка с запозданием поняла, что ему с этим знанием жилось гораздо тяжелее, чем ей. Ее питали надежды, что вот еще один денек и еще один, и еще… А он уже понимал и отсчитывал в обратную сторону.
Она вжималась лбом в жесткое плечо и очень хотела заплакать, но не могла — слез не было. А сердце с каждым ударом будто падало в черную пропасть.
— Не выходи меня провожать, — только и сказал он. — Я бы не стал будить, но так… нечестно. А я обещал, что не обману тебя.
Она глухо застонала и вцепилась в него.
— Лесана, — сильные руки стиснули ее так, что перехватило дыхание. — Это неизбежно. Отпусти меня.
Девушка ослабила мертвую хватку, и Фебр в последний раз поцеловал ее — порывисто и быстро, а потом встал и, не оборачиваясь, вышел.
Глухо стукнула дверь.
Покинутая осталась одна на лавке и лишь бездумно смотрела туда, где только что — несколько мгновений назад — сидел человек, ставший за столь короткий срок частицей ее самой.
И в тот же миг она слетала на пол, торопливо одеваясь, натягивая одежду, всовывая ноги в сапоги, и, не трудясь привести себя в порядок, вынеслась из комнатушки. Послушница бежала по широкому коридору, надеясь догнать, в последний раз прикоснуться. И, казалось, ее сердце готово выскочить из груди, броситься вперед, опережая хозяйку. К счастью, в последний миг пришло осознание случившегося. Осознание и понимание.
Он не хотел, чтобы его провожали. Да и глупо это было бы — цепляться за стремя, заглядывать в глаза и травить душу и без того измученную ожиданием предстоящей разлуки. Фебр сделал все, чтобы ее — Лесану — не изводить. Как она могла отплатить ему за это баской слабостью, как могла рвать сердце, бросаться следом, цепляться и лепетать? Они уже сказали друг другу все, что могли. А что не сказали, теперь уже говорить было бессмысленно.
