Алёна Алексина - Перехлестье
Зария развернулась и молча поковыляла прочь. И пусть внутри все дрожало, она не собиралась возвращаться.
— Да куда ты? Тьфу, блаженная… Стой! — Сукрам, кряхтя, слез с повозки и догнал упрямицу. — Жить надоело?
— Да! — девушка резко развернулась. — Надоело! Я, как… как башмак без пары! И оставить глупо и выкинуть жалко! Среди живых людей, словно тень! Вспоминают обо мне только когда надо что‑то: или обругать, или пристыдить, или подать чего. А я? Я живая! Я нужной хочу быть! Не дурой бесполезной, над которой только смеются!
Она сорвалась на крик, а потом тихо закончила:
— Я хочу в Святилище Богини. К лантеям. Во мне течет их кровь. Не надо меня останавливать.
Дед покачал головой. Помолчал. Сдвинул на лоб шапку. Почесал затылок. И вздохнул:
— Поехали, отвезу. Не бросать же тебя тут, дурную.
Все еще дрожа, то ли от своей отчаянной храбрости, то ли от холода, то ли от страха, чернушка приблизилась к повозке и кое‑как вскарабкалась, устраиваясь на соломе. Сукрам молча тряхнул поводьями и смирная лошадка, терпеливо ожидавшая, когда люди обо всем договорятся, потрусила вперед.
Старик молчал. Не пенял Зарии, не взывал к совести, не надоедал нравоучениями, даже не кряхтел и не вздыхал, ехал себе, будто рядом не сидела нежданная попутчица.
Мелькали стены домов, из окон которых лился теплый уютный свет, где‑то скрипела вывеска, а может это ставень жалобно всхлипывал на ветру. В городе было тихо. Но вот телега миновала городские ворота, покидая Аринтму. За стеной шумел лес… Девушка свернулась калачиком и смотрела остановившимся взглядом в бортик телеги. Под неспешное покачивание повозки, под шепот ветра и размеренный скрип колес чернушка задремала.
Она проспала всю ночь, укутав ноги подолом платья и для тепла зарывшись в солому. И до самого рассвета ее не терзали ни холод, ни тряска, ни иные неудобства. Наследница лантей спала без сновидений, провалившись в черную пропасть небытия.
Все это время возница нет-нет, а поглядывал на спутницу и покачивал головой. Он не был согласен с решением Зарии, но, тем не менее, все же вез ее туда, куда она так просила. Старик не собирался больше вмешиваться — каждый сам решает, как жить и уж коли дуреха вознамерилась порвать со всем миром разом, он переубеждать ее больше не хотел. Иногда, чтобы поумнеть, человеку необходимо совершить ошибку.
— Где мы? — тихий голос, еще хриплый от сна, отвлек Сукрама от безрадостных мыслей.
— Да вот уж третий западный перекресток миновали. К вечеру будем на заставе, но там уж сама пойдешь, девка. Лантеи мужчин не привечают, так что мне туда путь заказан.
— Спасибо… — тихо промолвила Зария, а потом, приглаживая растрепавшуюся косу, сказала: — Прости меня, дедушка…
— Глупая ты. Как есть глупая, — не оборачиваясь, проворчал возница. — Сидела у бога за пазухой, так нет, вздумала характер показать. Вот верно говорят — бабе ума отмерили, чуть больше курячьего. Чего тебе там нужно, у этих лантей? Поклоны класть денно и нощно? Молитвы возносить? Иль судьбу искать?
— А хоть бы и судьбу, — чернушка вытянула из косы последнюю, запутавшуюся в ней соломинку и задумчиво посмотрела старику в спину.
— Ты во мне дыру не прожигай, — хмыкнул он, почувствовав ее угрюмый взгляд. — Лучше рядом, вон, садись, развлеки старика, чай всю ночь слушал, как ты сопишь.
И он придержал свою сивку, дожидаясь, пока девушка переберется поближе, после чего продолжил:
— Судьба сама к тебе придет. От нее не убежать, девка. И не спрятаться. Но бывает, чем настырнее ищешь, тем труднее найти. Тут просто перетерпеть надо. А так… чего тебе в святилище томиться? Выйди замуж лучше, ребятенков нарожай…
— Кому? Кто меня, такую, возьмет замуж? Кому от меня детей захочется? — девушка сердито расправила подол старенького платья и вдруг с тоской подумала о том, что красивый наряд небесно-голубого цвета, который подарила ей Василиса, так и остался в харчевне Багоя. Впрочем, зачем ей теперь наряды? Они ей и прежде были не нужны, а теперь и подавно.
Дед неодобрительно покосился на девушку и переспросил:
— Какую «такую»?
— Костлявую, недужную, колченогую, — Зария поджала губы и припечатала: — Страхолюдину.
— О, говорю ж — глупая, — Сукрам покачал головой. — Ты ж сама из себя страхолюдину сделала, а теперь сидишь и жалуешься. Чего глаза выпучила? Мать‑то не учила тебя что ли?
— Чему? — девушка даже выпрямилась. — Чему не учила?
Старик внимательно посмотрел на собеседницу. Неужто не знает? Да как же?
— Раз ты из рода лантей, должна бы знать, — сказал, наконец, хозяин старой повозки. — У вас уродство от сердца идет. Лантеи ведь богине любви служат, а она хоть и щедрая, но каверзная. Потому, пока вы счастливы, пока сердце горит — вы все красавицы. И люди, вас видя, добрее становятся, и радость в жизни только прибывает у всех. А уж коли лантея предается горечи, лелеет боль или обиду в сердце — тут ей и болезни, и несчастья, и всякая другая пакость. Запомни, девка: чем сильнее обида, тем злей болезнь.
— Но ведь…
— Что? Лантеи, так уж среди них повелось, только и могли, что жаловаться, грустить, да предаваться недовольству на всех и вся. Вот и не стало их почти.
— Да как же не жаловаться! — воскликнула потрясенная девушка. — Если боги лишили нас сыновей!
Изумленный дед аж поводья выронил от этого внезапного и яростного крика, столь пронзительно и надрывно прозвучавшего в утренней тишине.
— Чего орешь, окаянная? — подбирая вожжи, пробурчал дед. — Набралась глупостей не пойми откуда и орет. Никто ничего вас не лишал. Сами себе жизнь испоганили, а боги виноваты. Других забот у них нет как будто.
— Да что ты…
— То. — Веско припечатал старик. — Я тут не просто так языком мелю. Сукрам пожил — Сукрам знает. Побольше твоего, между прочим. Кровь лантей сильная, вот и рождаются у вас девчонки, чтобы наследие не прервалось. Только лишь если кровь мужа сильней окажется — мальчик родится. И боги тут ни при чем. Они вам детей не раздают, как пряники на ярмарке. Они помогают, но сами за вас делать ничего не станут, уж не обессудь. А то, что лантеи почему‑то мужиков себе выбирали послабее, да попослушнее — только ваша вина. Видать, прабабки твои побаивались мужниной власти, не хотели под чужую волю идти, чай, дочери богини, куда там. Не пристало им похлебки варить, да мужика обстирывать. Возомнили о себе невесть чего. Вот и получили. Любовь, девка, штука тонкая. Тот, кто любит, тот не берет, а отдает. Без меры, без счету, ничего взамен не требуя. А вам только дай, дай, дай, да побольше. Вот и посмеялась над вами богиня. Коли вы поклонения ищете, а сами любить слишком гордые — получите.
