Далия Трускиновская - Единственные
– Оставайтесь, – сказала она. – Проходите.
И сама себе объяснила: нужно как-то мириться с Артурчиком, который обижен совершенно незаслуженно. Дядя Лева все очень хорошо объяснил. И еще радоваться надо, что золотому мальчику подвернулась растяпа Ксюша, а не красивая стервочка, знающая, с какой стороны бутерброд маслом намазан.
Регина чувствовала себя неловко, чаепитие спас Алекс. Он рассказывал о последней выставке старинного и современного фарфора, Регина удивилась: как, в этом городе бывают такие выставки? Алекс объяснил, каково собирать для экспозиции раритеты из частных коллекций.
– А давайте сходим туда вместе? – предложил он. – Когда вам будет удобно.
И положил на стол свою визитку.
– Можно… – немного растерявшись, ответила Регина.
Артурчик упрямо не желал с ней разговаривать. Он обращался только к Алексу. А тот был человеком, очень хорошо воспитанным, просидел за столом ровно столько, сколько нужно ради вежливости. И на прощание поцеловал Регине руку.
Дверь захлопнулась, Регина повернула все ручки и все задвижки. Артурчик ушел в ванную, оттуда – к себе, совершенно не желая обсуждать сегодняшние события.
Регина понимала – во всех бедах он винит мать. Это было несправедливо – но ведь и дядя Лева был прав, объясняя ситуацию. Но кто, скажите на милость, кто из матерей точно знает, какое количество свободы нужно отмерить мальчику?
Регина пошла к себе в спальню, встала перед большим старинным трюмо. Ей пятьдесят три года, в таком возрасте женщины еще находят себе мужей, если серьезно этим занимаются. С одной стороны – поздно приводить мужчину в дом, он уже не станет для Артурчика авторитетом в мужских делах. С другой – как знать…
Лицо – но кто требует от женщины за пятьдесят красивого лица? Прическа – удачная. Фигура… Требуют ли от женщины за пятьдесят блестящей фигуры. Ноги… ноги? Вроде ничего, сохранились, можно даже сделать юбку покороче.
Час спустя, не в состоянии заснуть, Регина решила заглянуть к сыну и посмотреть, как он спит. Дверь не открывалась – Артурчик что-то там соорудил.
Было очень обидно. И Регина пошла на кухню – плохое настроение она любила заедать бутербродиком с красной икрой, причем слой икры был немногим тоньше ломтика.
В это самое время на другой кухне другая мама беседовала с сыном, так получилось – именно в это время он разговорился.
– Мама, я здесь не останусь, – твердо сказал Артем. – И в институт не пойду. Я же знаю, как у нас с деньгами. Я пойду в строительный техникум, там стипендия, и потом трудоустраивают. Но я получу специальность и уеду.
– Куда? В Москву? – безнадежно спросила Галочка.
– Не знаю еще. Но я не хочу, как вы – всю жизнь вкалывать и не иметь сосисок на ужин! Думаешь, я не знаю, что бабушка работает у тети Клавы?
– Ну, не то чтобы работает…
– Убирается и полы моет, а тетя Клава кормит ее обедом!
– Артем, папа найдет работу.
– А пока папа найдет работу, мы всей семьей сидим на шее у Максима! Никогда он уже работу не найдет, с таким зрением! Он теперь – лузер!
Галочка встала.
– Если ты хоть одно слово еще про отца скажешь – я не знаю, что я с тобой сделаю!
– И лук с картошкой нам тетя Илона приносит!
Галочка вышла с кухни, заперлась в ванной, потому что больше спрятаться было негде, и заплакала.
После проклятого кризиса девяносто восьмого года жизнь ну никак не налаживалась.
Наутро Галочка долго размышляла, как накормить семью. Действительно – главным добытчиком стал Максим. Он, можно сказать, жил на работе, жил работой, и Рома это ценил. В конце концов Галочка решила пойти в дворники. То, что она маленькая и худенькая, значения не имело. Она знала – на работу оформляется один человек, а трудится вся семья. Толик поможет, Артем поможет. А дворники всегда нужны.
Она думала об этом и чистила Илонину картошку. Картошка была отличная, нож срезал кожуру тоненько, и хоть это радовало.
Если бы Илона знала про это решение – позвала бы Галочку на базар, там бы место нашлось, деньги невеликие, но можно добывать продукты чуть ли не бесплатно. Одна приятельница отдаст подгнившую морковку, которую все равно выбрасывать, вырезать гниль – и можно кидать в кастрюлю. Другая просто от хорошего настроения подарит яблоко. Третья, из хлебного ларька, отдаст черствую буханку. А когда вывозят на поддонах просроченные товары, чтобы народ моментально расхватал, то можно запастись тушенкой, рыбными консервами, чаем, даже растительным маслом, даже кофе-растворяшкой.
Но Илона не знала всей правды. Да, собственно, в правде и не нуждалась. Она себе нашла другое развлечение – роман между Артурчиком и Ксюшей.
Когда пара приходила, ее ждала мисочка с конфетами и вафлями. Ее ждал термос с чаем или с кофе, куда заранее Илона бросала сахар, а в кофе подливала сгущенки. Но Ксюша и Артурчик пропали – вдруг, без предупреждения. Какое-то время Илона их ждала, потом перестала – ну, разбежались и разбежались. Она понимала, что этот роман – не навеки.
И все же было немного обидно. Ей нравилось заботиться о молодежи. Она, принося иногда Галочке с рынка абрикосы или халву, говорила: это для твоих спиногрызов. И обе смеялись.
Время ускорило свое течение. Если бы Илона бегала подрабатывать в иное место – не так было бы заметно. А на рынке смена времен года очень даже видна – посиди под снегопадом, накрывшись полиэтиленовой пленкой, посиди на солнцепеке в дурацкой грошовой шляпке, деваться-то некуда.
Дела у Ромы шли хорошо, он все чаще закидывал в холодильник дорогую еду, пару раз взял Илону в хорошие магазины – приодеть, и хорошо еще, что предупреждал об этом заранее, чтобы она договаривалась с тетей Феней. Заезжал-то он за женой днем. Потом она вешала одежду в шкаф, даже не пытаясь найти ей применение. Рома иногда говорил, что надо бы сходить в театр или на концерт, но все никак не удавалось.
Он много работал, дома был неразговорчив, и Илона иногда пыталась как-то ему угодить – стряпала хороший ужин, прибиралась. Он благодарил, но ни разу не поцеловал, и это было обидно. Ведь любил же, проходу не давал, в постели был пылок и неутомим, и что? Спокойное «спасибо, Илусенька».
Она встала однажды перед зеркалом с немым вопросом: неужели настолько подурнела? Да, постарела, так ведь и Рома уже давно не мальчик. И он вполне мог завести себе другую – моложе и без хвоста дурных воспоминаний!
Нюша, которой она однажды, под хмельком, пожаловалась, сказала: сама, дура, виновата, сама все проворонила, такого мужика нужно было на руках носить и пылинки с него сдувать. Илона согласилась – не рассказывать же Нюше историю брака во всех подробностях.
