Игры, в которые играют боги - Эбигейл Оуэн

Аид качает головой:

– Нет. Это было, чтобы ты пережила следующий шаг. Надеюсь.

Следующий шаг? О чем это он?

Он снова поднимает кубок.

О. Точно? Что там в нем?

– Вода из Стикса.

Я моргаю, пока мой разум пытается восстановить то, что я знаю о ней.

– Яд, – шепчу я.

– Поэтому я и дал тебе своей крови.

Теперь все начинает складываться в какую-то смутную картинку. Всего несколько смертных пережили прикосновение к Стиксу. Ахилл был одним из них. Это сделало его неуязвимым повсюду, кроме пятки, за которую его держала мать, когда погружала в воды, и только эта его часть не намокла. Эта полностью смертная точка стала его единственной слабостью.

Ахилл выжил, потому что в нем была божественная кровь? Его матерью была нереида Фетида. Это сделало его в достаточной степени полубогом, чтобы выжить?

Видимо, Аид в отчаянии.

– Мне… настолько… плохо? – спрашиваю я.

Он колеблется, потом кивает.

Я изучаю его лицо.

– Ты… ужасно выглядишь.

Губы Аида кривятся.

– Ты бы себя видела, звезда моя.

– Ого. – Я с трудом вздыхаю, и этот вздох отдается во всем моем теле. Оставаться здесь, рядом с ним, становится все сложнее. – Ну, наверное… тебе… стоит… это сделать.

Но он не делает. Он явно колеблется. Должно быть, это охренительно опасно.

– Если ты умрешь, я о тебе позабочусь, – говорит он мне. Я получаю еще одну молнию эмоций от него. Сейчас я уверена, что это его эмоции. В этот раз – отчаяние. – Обещаю.

Его разрывает на части чувство вины. Так не пойдет.

– Похоже, что… – Я облизываю запекшиеся губы. – Ты… часто… заботишься… о душах… в последние… дни.

Выражение его лица меняется, и мое сердце тяжело бьется от странной комбинации раздражения и нежности на его лице.

– Надеюсь, ты не слишком влияешь на меня, – говорит он. – Вечно бегаешь и пытаешься спасать других.

– Упаси… небеса. – Я пытаюсь усмехнуться, но смешок превращается в кашель, от которого боль вспыхивает во всем моем теле. – Но… не… волнуйся за… мою.

– Что?

– Мою душу. Мне… нравится… здесь, внизу.

– Охренеть, – мрачно бормочет Аид.

– Если собираешься это делать – делай, Фи. – Голос Харона достигает меня через тени. – Давай сейчас, прежде чем сойдет эффект от твоей крови.

Прохладные руки задирают на мне рубашку. Возле моей кожи воздух странно холодный. Я смотрю вниз и издаю стон от этого вида: моя рана не только не закрылась – она выглядит как яма темной плоти, как будто меня проело кислотой. Как Исабель. Только иначе. Черная паутина вен ползет от раны по сереющей плоти во все стороны.

Я не врач, но даже я понимаю, что дело плохо.

– Это будет больно… – Аид даже не заканчивает предупреждение, прежде чем вылить содержимое чаши на рану.

Агония и пламя. В тысячу раз хуже, чем ожог от дракона. Я в жизни не кричала так громко; звук вырывается из моего горла, тело выгибается на кровати, как будто пытается сбежать от самого себя. Аид не останавливается. Он льет больше и больше. Потом переворачивает меня, чтобы вылить еще на выходное отверстие на спине.

Я кричу, пока голос не срывается в хрип, а потом наступает тьма и обрушивает меня в себя так быстро, что это похоже на дикий полет по реке из водопада Аида на Олимпе.

– Нет! Лайра! – я слышу, как кричит Аид.

Но я слишком глубоко в темноте, и в первый раз я проваливаюсь в полное, истинное забытье.

Когда я снова открываю глаза, в голове уже не стоит туман и хоть все тело задеревенело и болит от долгого лежания, но никакой другой боли я не чувствую. А еще с меня сняли почти все трубки, так что это тоже к лучшему. Вместо Аида у моей постели сидит Харон и читает любовный роман. Я улыбаюсь. Не думала, что ему такое нравится.

– Хорошая книга? – хриплю я.

Он опускает ее и усмехается мне, а я моргаю. Боги и впрямь невероятно прекрасны.

– Я все спорил, называть тебя Спящей Красавицей или Белоснежкой.

Видимо, река Стикс сделала свое дело, и кровь Аида сохранила мне жизнь. Едва-едва, судя по ощущениям.

Прошло еще несколько дней или… сколько там. Я сейчас не особо слежу за временем. Помню только обрывки, но хотя бы в них не было боли, лихорадки и даже бреда. Только утомление по мере исцеления тела.

– Но ведь обе эти сказки – про смертный сон?

– Отсюда и споры. – Харон кладет книгу на столик рядом с креслом. – Учитывая твою бледность и волосы цвета воронова крыла, я склоняюсь к Белоснежке.

– Гефест может быть охотником.

Харон смеется:

– А Афродита – злой королевой?

Я качаю головой:

– Она не хотела, чтобы все обернулось так скверно.

Я видела, как она плакала до припухших глаз по бабушке Дэ. Эти эмоции были настоящими.

– Хм-м… А прекрасный принц? – Взгляд Харона становится острым, любопытным – и вовсе не праздным. – Похоже, у тебя есть несколько вариантов.

Нет смысла отрицать.

– Один – призрак, который любит меня только как друга. А второй – бог. Вряд ли у любой из этих перспектив есть будущее.

– Не говоря о союзнике, – говорит Харон.

– Тоже просто друг. – По крайней мере, пока ведутся эти игры.

О чем я ему не говорю, так это о том, что Аид был тем камнем, за который я цеплялась в этом водовороте. Визит Буна помог утихомирить мое чувство вины, помог дать мне цель, к которой можно идти, и то, ради чего можно жить. Но Аид?

Он был моим покоем. Он был моей силой. Моей безопасной гаванью.

Вот этого я точно не предвидела. Хотя, возможно, должна была.

– Я еще никогда не видел Аида… безутешным, – признается Харон. – Не настолько.

На минутку я пугаюсь, что высказала мысли вслух или что он умеет их читать. Но когда до меня доходят его слова, по моему лицу разливается жар. Я пытаюсь вести себя как обычно и нещадно с этим не справляюсь.

– Правда?

Харон изучает выражение моего лица.

– Настолько, что я испугался.

Я прекращаю изучать узор на одеяле и всматриваюсь в Харона.

– Испугался?

Он пожимает плечами:

– Он здесь царь, но я не мог заставить его уйти от тебя. Целыми днями. Это первый раз, когда он вышел из комнаты с тех пор, как принес тебя сюда, и мне все равно пришлось его принуждать. Если он сорвется… – Он снова пожимает плечами.

Но смысл мне понятен.

Кардиомонитор пикает быстрее, звук этот резок и очевиден. Ненавижу эти аппараты. Я рывком сдергиваю штуковину с пальца.

Линия выравнивается, и Харон выключает аппарат с не очень-то скрытой улыбкой.

– Ты не думаешь, что у тебя с ним есть будущее? Почему? Потому что он бог, а ты смертная?

Я не хочу заводить этот разговор, так что ничего не говорю.

Но он не отстает:

– Ты не похожа на тех, кто позволяет мелочам себе мешать.

– О чем ты говоришь?

– Что он тебе сказал про Персефону?

Я вжимаюсь обратно в подушку. А это еще с чего вдруг?

– Сказал, что она была ему как сестра. И что ее потеря опустошила его.

Харон отводит взгляд.

– Ну, хотя бы так.

– Что это значит?

Он качает головой:

– Это значит, что он с тобой откровенен. – И пронзает меня подчеркнутым взглядом: – Аид делится информацией по двум причинам: или ты входишь в его очень малый круг, или он использует это, чтобы что-нибудь от тебя получить.

– И какая причина моя?

Харон потирает тыльную сторону шеи.

– Надеюсь, что первая.

– «Надеюсь» – не очень многообещающе.

Харон издает невеселый смешок, но, кажется, он хочет, чтобы я дала Аиду какой-то шанс.

«Моя».

Притязание Аида – его слово – прыгает внутри меня, отскакивая от стенок.

Но то, как он заботится обо мне, ощущается не собственническим желанием обладать своей поборницей.

Я пытаюсь подняться в постели, и Харон берет подушку и осторожно подсовывает мне под спину. И как только я устраиваюсь, из меня испаряется весь боевой дух, и я на секунду закрываю глаза. Я не хочу нырять назад. С меня хватило.