Соня Сэнь - Колыбель чудовищ
— Знаешь инканус? — спросил он его.
Вриколакос наморщил лоб: он не понимал.
Самир вздохнул. Прекрасно. Создавший его Истинный не озаботился его обучением.
— Как тебя зовут? — перешел он на русский.
Парень пошевелил разбитыми губами, издав невнятный свистящий звук.
— И…Игнат, — разобрали присутствующие.
— Игнат, — бесстрастно повторил Самир. — Игнат, кто твой создатель?
Вриколакос молча смотрел на него единственным глазом.
— Кто тебя обратил?
Равнодушное молчание.
— Поднимите его, — велел Самир братьям.
Аскольд и Каин подошли и, ухватив пленника под локти, рывком поставили его на ноги. Тот застонал от боли, но сопротивляться даже не пытался. Глухо звякнули сковывавшие его цепи.
Самир подошел к нему вплотную, оказавшись чуть ли не на голову выше, склонил лицо к его шее. Поморщился: от него дурно пахло: грязью, болью, ненавистью. Нет, он не хотел касаться его кожи своими губами.
Он выпрямился, вскинул руку и молниеносно полоснул когтями вриколакоса по шее. Тот дернулся; по пальцам Самира заструилась темная, почти черная, кровь. Поднеся ладонь ко рту, он уронил пару капель себе на язык, прикрыл глаза. Кровь не может солгать. Кровь помнит все. И он будет знать все, что знает этот человек.
Мощь нахлынувших воспоминаний ошеломила его. В жилах обращенного текла неимоверная, немыслимая, древняя сила, которая не могла принадлежать простому Истинному. Игната обратил сам Перворожденный — несомненно. В хаотичном и сумбурном круговороте чужих мыслей и эмоций Самир сумел ухватить единственное воспоминание о том, кто сделал этого человека бессмертным.
Поздний вечер. Погруженная в полутьму, пустынная улица; быстрые шаги припозднившегося прохожего — Игната. Дома его ждет молодая жена и маленький ребенок; Игнат очень торопится к ним. В руках у него пакет с продуктами. Дорогу ему пересекает чья-то длинная узкая тень. Мгновение — и он прижат к стене дома; лица его касаются острые загнутые когти; могильный смрад древнего как звезды существа ударяет в ноздри. Лунные глаза и белые клыки поблескивают в темноте. Затем — яростный укус в шею, разрывающая плоть боль, вкус чужой крови на языке, снова боль, мрак, пробуждение в каком-то заброшенном здании, голод, скитания по ночным улицам, первое убийство, второе… он не может пойти домой… встречает Лику, такую же, как он… брошенную и голодную… они не могут умереть, они прокляты… они ненавидят все живое… и того, кто их сделал такими.
Сквозь плотный и отчетливый слой воспоминаний Игната тонкой, едва уловимой нотой пробивался отголосок других образов, размытых и обрывистых, принадлежавших его создателю. Самир видел древние храмы индейцев в гуще знойных джунглей, обагренные кровью алтари и юные лица жертв, принесенных в дар ему, Перворожденному; он видел римских воинов, посланных казнить его, перерезав ему вены в собственном бассейне, и видел, как внутренности их плавали в горячей воде: глупцы не ведали, что пришли убивать саму смерть. Сквозь дымку времени он видел ладьи викингов и египетские пирамиды, битвы и сражения, древние города и цивилизации; он видел многое: эпоха сменяла эпоху, и по мере развития человечества на смену торжеству и величию воспоминаний Перворожденного приходили горечь одиночества и тоска; он казался себе ребенком, заблудившемся в лесу вечности, из которого не было пути домой.
Выдохнув, Самир резко отстранился от вриколакоса, открыл глаза — страшные, полностью черные, как у существа на картине Мии. Его шатало от бушующей в крови силы, чужой боли и ярости. Братья и сестры обступили его, ожидая объяснений.
— Кто это был, Самир? — тихо спросила Мия.
— Перворожденный. — глухо ответил он.
Каин присвистнул; остальные пораженно молчали.
— Перворожденный — в нашем городе? — наконец, недоверчиво спросил Александр.
— Судя по всему. Причем как минимум месяц. Напал на парня, дал ему своей крови и бросил. Девчонку… тоже.
Самир отошел от пленника, снова съежившегося на полу, устало потер виски пальцами.
— Хочешь сказать, просто бросил, ничего не объяснив, не научив охотиться? — даже Лейла была изумлена.
— Именно так.
— Но… но…
Они растерянно переглядывались, осмысливая его слова.
— Обезумевший Перворожденный? — наконец, предположил Алекс.
— Либо неосторожный, — добавил Аскольд.
— Либо заскучавший, — фыркнул Каин.
— Но так нельзя, — твердо сказала Мия. — Он нарушает Закон! Подвергает опасности всех нас. Ты его знаешь, Самир?
— Нет. Лица его я не видел. Только часть воспоминаний… Кроме того, последнего из Перворожденных я встречал лет триста тому назад, в Лондоне… после этого они и стали уходить в тень. Я даже не знаю, жив ли мой отец, что уж говорить об остальных… Они давно не говорят с нами, своими детьми.
— И вот, пожалуйста, объявился тут один выживший из ума старикашка, — проворчал Каин.
— Имей почтение, брат! — одернула его гневно Мия.
— Почтение? К кому? К этим ходячим развалинам, грезящим наяву? Мир давно принадлежит нам и нашим детям!
— Каин, ты, по-моему, слишком задержался в городе, — ровным голосом заметил Самир. — Возможно, ты бы хотел переехать в какое-нибудь другое место, не столь оживленное?
— И Лейлу прихвати, будь добр, — вставил Аскольд.
— Намек понял, — хмуро ответил Каин, — затыкаюсь и откланиваюсь. Как обмозгуете тут все, сообщите. Я наверху. Рад служить старшим членам Семьи, — добавил он с насмешкой, и, склонив голову перед Самиром, вышел — а человеку бы показалось, что просто исчез.
Поднявшись наверх, Каин пересек просторную гостиную и вышел в сад, раскинувшийся за домом. Александр любил цветы — летом его жилище напоминало один из розово-сиреневых домиков с картин Кинкейда, который ну никак не мог принадлежать сосущему кровь существу. Губы Каины скривила презрительная усмешка. Почему он до сих пор не покинул город, почему живет с ними, мирится с их недостатками, терпит их общество? Почему все они — такие разные, едва выносящие друг друга — поселились вместе, в одном городе, образовав местную Семью? Возможно, причина в том, что их осталось так мало; родители давно оставили их, вриколакосы не могли развеять их извечной тоски; возможно, только Истинные братья и сестры по-настоящему и понимали одиночество друг друга. Самир старался быть справедливым и мудрым лидером, но на деле его давно уже ничего не волновало: его охватила апатия, свойственная существам, живущим на свете слишком долго. Александр любил одну лишь Мию, а та — лишь свою скорбь; Александра тянуло к людям, но они не могли дать ему семьи; Лейлу, самую молодую, а по меркам Истинных — совсем юную, мир еще забавлял; она наслаждалась своей силой, красотой, богатством, плотскими утехами и прочими благами земной жизни и втайне презирала братьев и сестру. Кроме, пожалуй, Каина. Однако и она была вынуждена жить в Семье: родители уже лишили ее своей опеки, а сил и ума выживать в одиночестве ей пока не хватало.
