Дикая ночь (ЛП) - Эндрю Николай

Я дышу через нос, но поворачиваюсь лицом к окну. И ее спальня. Если бы она знала, сколько раз я видел, как она раздевается, она бы знала, что смущаться нечего. Но я даю ей право на личную жизнь. В конце концов, какое я имею право требовать открытости, если я даже не позволю ей увидеть свое лицо?

— Почему они хотели, чтобы ты вышла замуж за этого Дэниела? — спрашиваю я, глядя на ее дом. В гостиной горит свет. Почему никто не пошел за ней, когда она плакала на улице?

— Это длинная история. Мой отец должен отцу Дэниела, и я оплата. Ты можешь в это поверить? Я даже не знаю, почему Тревор хочет, чтобы его сын женился на мне.

— Тревор?

— Ага. Тревор Балаур. Ты его знаешь?

Я киваю головой.

— Я знаю о нем. Его собственность примыкает к моей. Нашей. Земле Пакта.

— Ты из Пакта?

Я оборачиваюсь от недоверия в ее голосе и мельком вижу бледную обнаженную грудь, прежде чем она быстро прикрывается, вопя.

— Да, я из Пакта. Это беспокоит тебя?

— Нет, просто… я слышала истории. Уверена, что они преувеличены.

— Наверное, нет, — бормочу я, снова поворачиваясь к окну.

Наступает минута молчания, прежде чем она продолжает.

— В любом случае… Тревор — миллиардер. С какой стати кто-то вроде него хочет, чтобы кто-то вроде меня был невесткой?

Я пожимаю плечами.

— Потому что ты идеальна? — я слышу ее смех и, поворачиваясь, вижу, что она застегивает последние пуговицы на рубашке. — Потому что ты красива. И умна. И завораживающая.

— Я ни одна из этих вещей. Поверь мне.

— Ты все это. И более.

Она смотрит на меня, и я вижу, как двигаются ее глаза, пытаясь отличить меня от теней. Но я слишком привык прятаться. Она не увидит меня, пока я не покажусь.

— В любом случае, почему ты так говоришь? Ты убежал от меня раньше.

— Не потому, что хотел. Потому что…

— Потому что?

— Ты бы не поняла.

— Ты думаешь, я глупая?

Я рычу.

— Нет.

— Тогда почему ты убежал? Почему я должна была умолять тебя прийти ко мне?

Я медленно осматриваю ее с ног до головы, запоминая ее.

— Как только я решу твои проблемы, ты должна вернуться к своей жизни и забыть обо мне. Я хочу этого для тебя. Счастливая жизнь.

— Я не могу быть счастлива без тебя.

— Да, можешь. Будешь.

— Почему? — она делает шаг ко мне, и я напрягаюсь. — Почему ты не позволяешь мне увидеть тебя? Думаешь, я не могу понять, что ты прячешься? Ты не хочешь, чтобы я узнала тебя?..

— Потому что ты закричишь и убежишь, — говорю я ей. Она перестает двигаться, ее глаза сужаются. — Все, кто когда-либо меня видел, были в ужасе. Твои родители хотят продать тебя тому, кто больше заплатит, мои оставили меня умирать, потому что я вызывал у них мурашки по коже. Я не хочу, чтобы ты так на меня смотрела, Рэй. Я не могу.

— Что? — она мрачнеет. — Твои родители…? Это… — она качает головой. — Это глупо. Мне все равно, как ты выглядишь. Ты спас меня сегодня вечером. Дважды.

— Это не имеет значения. Поверь мне. Если бы ты меня видела…

— Я уже видела тебя. На той дороге. Ты не напугал меня тогда, почему ты думаешь, что я испугаюсь сейчас?

Я сжимаю кулаки, скрежещу зубами, обдумывая ее слова.

— Сколько ты видела?

— Клыки. Когти. Блестящие глаза. Два человека… эм…

— И все?

— Разве этого недостаточно?

Слова висят между нами. Этого достаточно? Значит, она не ужаснулась, увидев во мне монстра, а как насчет мужчины? У людей есть сочувствие к диким животным, у них нет особого отношения друг к другу.

Неужели хоть раз в жизни меня увидел человек и не испугался? Что я могу показать себя ей, не потеряв ее?

— Ну же, — говорит она. — Я хочу тебя увидеть. Пожалуйста?

Наконец, с рычанием, я заставляю себя двигаться вперед. Когда я чувствую, как свет лампы падает на мое лицо, я слышу, как она вздыхает, и каждое сухожилие в моем теле напрягается в ожидании неизбежного. Крик ужаса, слова ненависти.

От кого бы то ни было, я мог бы игнорировать их, но не от нее.

Они разорвут меня надвое. Последняя оставшаяся вера в моем сердце будет погашена.

— Ого, — говорит она, и на ее губах играет мягкая улыбка. — Ты удивительный.

Рая

Я прикасаюсь к его лицу, и он отстраняется, но я не сдаюсь. Я провожу рукой по множеству пересекающихся шрамов. Его глаза раскосые, как у волка, широко расставленные, каждый прекрасный, совершенный. Щетина покрывает не только его подбородок и щеки, но и до самых глаз, и поперек его толстого носа, лохматая с проседью грива стянута со лба коротким хвостом.

Одно ухо выше другого, оно больше похоже на собачье с мягкой, тонкой кожей и заостренным кончиком.

Вот почему он боялся. Он думал, что я буду в ужасе.

— Твои родители были чудовищами, — говорю я. — Как они могли тебя не любить?

Он делает глубокий вдох.

— Спасибо, но тебе не обязательно…

— Нет. Мне не нужно. Я хочу. Тебе не нужно было бояться, позволив мне увидеть тебя таким.

Его рука ложится на мою талию, а от его прикосновения в животе порхают бабочки. Мне нравится быть здесь с ним, больше, чем, наверное, следовало бы. Я не дура, знаю, что отсюда он мог заглянуть в мою спальню. Он смотрел, как я раздеваюсь? От этой мысли мои соски твердеют под тонкой рубашкой, и я краснею. Мое тело внезапно готово к повторению того, что было раньше.

— Они были моими приемными родителями, — говорит он, его низкий рычащий голос ласкает мою плоть. — Я никогда не знал своих биологических родителей. Меня оставили возле приюта. Должно быть, они знали, кем я однажды стану, — он пожимает плечами, как будто это все давно забытая история, но я вижу боль в его глазах и хочу отвести все это прочь. — Я мало что помню об усыновлении. Прошло почти шестьдесят лет. Что я помню, так это то, что меня оставили в лесу. Я думаю, что было какое-то обсуждение о том, чтобы убить меня сразу, но мои приемные родители не могли этого сделать.

— Шестьдесят лет? — спрашиваю я, пытаясь разобраться. Свет здесь не очень хороший, но на вид ему не больше сорока пяти.

Он кивает.

— Ты видела зубы и когти. Я не человек, я волвен. Все в Пакте. Это тебя пугает?

— Ни капельки. Тебе нужно усвоить, что ничто из того, что ты можешь сделать, не напугает меня. Твои приемные родители были глупы. Они так и не узнали тебя. Человека, которым ты стал. Сильный, защищающий, заботливый. Их потеря.

Он вглядывается в мое лицо, его глаза чуть-чуть блестят в свете лампы, тем же желтым, что я видела в темноте три недели назад. Он смотрит глубоко в меня, затем переводит дыхание.

— Ты не лжешь, не так ли? — что-то мелькает на его лице. Облегчение?

Я смеюсь.

— Нет. Я не вру. Ты бы знал, если бы врала. Я худший лжец в мире.

Он кивает.

— Приятно слышать. Я не люблю, когда мне лгут.

— И если бы я собиралась солгать тебе, я бы использовала твое имя, — я смотрю ему в глаза, ожидая, поймет ли намек. — Которое я не знаю… — добавляю я, когда он смотрит на меня.

— Тулак.

— Тулак… — повторяю я. — Необычное имя.

Он кивает.

— Один старик назвал меня «тентотулак». Было темно, но, говоря это, он перекрестился на груди. Он отделился от своей туристической группы, и я спас его от горного льва. Все, что он увидел, было детским существом в лесу. Кажется, мне было двенадцать. Это было первое имя, которое, как я помню, мне дали.

— Мне жаль. Мир был жесток к тебе. Что… — я не знаю, задавать ли вопрос.

— Скажи это, — рычит он, словно в ответ, и я киваю.

— Что мы собираемся делать с Дэниелом, Тревором, моими родителями и…

— Я убью Тревора Балаура, — говорит он как ни в чем не бывало. — Похоже, он — краеугольный камень во всем этом.

— Нет, — я сглатываю. Он явно не привык к таким вещам. — Это не совсем то, как я решаю проблемы.