Екатерина Лесина - Дориан Дарроу: Заговор кукол
— Иди сюда, Джо. Сядь.
Итальяшка — хотя, какой он к бесовой маме итальяшка? — подошел и неловко бухнулся на колени. Упершись волосатыми ручищами в пол, наклонился, а после неловко перевалился на зад.
— Он не человек. Он лишь кажется человеком, но простой… видите?
Перси видел. Плоскую харю с ниткой слюны, мутные глаза под тяжелыми заслонками век, щетину на подбородке и побитую оспой щеку.
— Я просто засунул куклу, пусть и очень сложную для куклы, в шкуру Джо. А Дайвел… Дайвел делает наоборот. Он создает куклу, которая неотличима от человека, а после берет душу и засовывает в эту куклу. Вот только удержать не в состоянии. Если человек, настоящий человек, умрет, то кукла станет куклой. Как Джо.
— А если умрет кукла?
Бакстер развел руками и очень тихо сказал:
— Я не знаю, сумеет ли душа вернуться.
— Бакстер, он… посмотри на Джо!
Поднявшись, итальяшка — все-таки привычнее считать его итальяшкой — вытянул руки в стороны и принялся раскачиваться. Губы его растянулись в улыбке, рот приоткрылся, а в следующий миг мир вдруг разлетелся на тысячу горячих осколков…
— Глава 44. О любви, ненависти и иных чувствах
Я никогда не видел, как умирает человек. Я никогда не думал, что убить так просто. Один выстрел, одна пуля, одно тело на камне. Я смотрел на лежащую женщину, но видел лишь бурое пятно на ее спине. Пятно расползалось, а в воздухе, перебивая пороховую гарь, разлился аромат свежей крови.
— Хочешь? — поинтересовался Френсис, и голос его вывел из ступора. — Если хочешь, то пей. Ей уже все равно… да и тебе тоже.
Затошнило.
И еще кричит кто-то. Громко-громко.
А та, которая на полу, мертва. Мертвые не кричат.
— Милая леди, хватит уже. Мне казалось, что нервы у вас покрепче будут.
— Ублюдок, — ответила леди, и я, наконец, узнал Минди. — Долбанный ублюдок! Да мой папенька…
— О вашем папеньке мы обстоятельно поговорим немного позже. И в обстановке более располагающей к беседе. Дориан, вы не могли бы положить тело на стол?
Дуло пистолета смотрело в лоб. Но подчинился я не оружию, а голосу, который словно лишил меня воли. Тело оказалось неожиданно тяжелым и еще неудобным. Я чувствовал сквозь ткань остатки живого тепла и неприятную кровяную мокроту.
— Дориан! Не слушай его, Дориан!
Нельзя.
— Теперь раздень.
— Это лишнее. — Голос мой сух. А вот руки дрожат. От запаха крови тошнота становится невыносимой.
— Отнюдь, — возразил Френсис. — Не стоит играть в благородство, в тебе его нету. Раздевай и бери инструмент.
Пистолет указывает на столик с двумя рядами инструментов. Сталь сияет.
Я могу взять скальпель и ударить Френсиса в горло. Или в живот. Или по руке полоснуть.
Я беру ножницы и начинаю разрезать одежду. Липкая. Грязная. Старая. Ткань сухо трещит, скорее рвется, нежели режется, и лезвия ножниц путаются в размочаленных нитях.
— Дориан, что ты делаешь?!
Я поворачиваюсь к Минди спиной. Это по моей вине она оказалась здесь, следовательно, мой долг — сделать все возможное, чтобы она выбралась из этой передряги. Но я не знаю, что делать, поэтому продолжаю раздевать труп.
Надеюсь, Бог меня простит.
Отложив ножницы, я сгреб ткань юбок и рванул со всей силы.
— Злишься? — поинтересовался Френсис, отходя куда-то вглубь подвала. Остановившись у ряда колоннообразных сооружений, укрытых простынями, он велел. — Но раз уж ты закончил, то подойди сюда. Будь так любезен.
— Дориан!
— Минди, все будет хорошо, — сказал я, не особо веря в сказанное. И Минди поняла. Она замолчала, вздернула подбородок и прижалась к решетке.
Все будет хорошо. Для кого-нибудь.
— Сними покрывало, Дориан. Все покрывала.
Он не улыбался. Он следил за мной жадно и не стесняясь этой своей жадности, в которой мне виделся еще один признак безумия.
Первая простыня держалась крепко. Я дергал, с каждым разом увеличивая усилие, и она, наконец, треснула, рухнула, грозя накрыть меня же.
От простыни пахло эфиром и скрывала она огромных размеров стеклянную колбу. Пустую. В толстых стенках отражалось мое испуганное лицо, и внимательное — Дайтона. И клетка с Минди. И стол с телом. И прочие простыни покровами чужой тайны.
— Смелее, Дориан. Ты уже почти нашел.
Вторая. Третья. Четвертая заполнена густой жижей цвета янтаря.
На дне пятой виден черный ком, в котором я не сразу, но узнаю еще одно тело. Отворачиваюсь.
— Знакомся, Дориан, это Мэри-Джейн. Старая дева, чья жизнь была бесполезна, но смерть принесла науке пользу. Теперь я могу со всей определенностью сказать, что затянувшееся девичество столь же противно природе женской, сколь и развратность. Но ты продолжай, продолжай.
Шестая. В янтаре парит муха-человечек. Руки-крылья распахнуты и почти касаются стенок колбы. Из плеч и живота ее выходят тончайшие жгуты проводов, которые пробивают крышку и выползают наружу, свешиваясь, словно плети винограда.
И нервы мои сдают.
— Это же… это же ребенок! Господи, да вы безумец!
Обритая голова кажется неестественно маленькой. Глаза закрыты. А из сомкнутых губ выползает прозрачная жила. Девочка жива. Я вижу ее дыхание и едва заметную рябь, которая идет от гулких ударов сердца.
— Ребенок. Один из многих детей. Вам ее жаль?
И снова ни тени насмешки. Френсис серьезен также, как пистолет в его руке.
— Тебе кажется чудовищным такая ее… жизнь? Ты готов пожалеть эту конкретную девочку, наплевав на всех других девочек, которые умирают ежедневно и ежечастно. От дифтерии. От голода. От нищеты. От сифилиса. От угольной пыли… ты когда-нибудь был на шахтах? Конечно, нет. А в борделе наверняка был.
— Замолчите!
— В молчании нет смысла. Беда подобных тебе, Дориан, в том, что вы готовы жалеть тех, кого видите, но умудряетесь закрывать глаза, чтобы не видеть слишком уж много.
— И поэтому вы убили ребенка?
— Еще не убил, — поправил Дайтон. — Но убью, и не только ее. Уже скоро.
Он достал из нагрудного кармана хронометр и, повернув циферблатом ко мне, произнес:
— Еще два часа. Мы постараемся провести их с пользой. Но сначала — последняя завеса. Мне, право, удивительно, почему ты медлишь.
Потому, что знаю, кого увижу там, в жидком янтаре. От догадки до уверенности — один жест. Простыня держится плохо, тронь и соскользнет.
— Ну же, Дориан. Ты ведь так искал ее. Помнишь? Голубок и горлица никогда не ссорятся…
Моя рука коснулась ткани. Скомкала. Потянула. Отпустила, позволяя соскользнуть к подножию стеклянной колонны. Пальцы легли на стекло.
