С. Алесько - Обуздать ветер
Сестренка, кажется, хотела еще что-то сказать или спросить, но я разорвал связь — не до того. Надо уходить из комнаты, найти Малинку и выбираться из замка.
— Пошли, Горецвет!
Колдунец двинулся на выход с опаской, пришлось подать ему пример. Комнату покинули свободно, никакой "паутины" больше и в помине не было. Солдаты тоже не набежали, что вполне понятно, раз по замку гуляет такой "сквознячок". Теперь за Малинкой!
Я мысленно дотянулся до нее и с удивлением ощутил жгучий азарт и странную бесшабашную радость. Это еще что такое? Вместо того, чтобы беспокоиться обо мне… "А это снова за моего Тимушку", — раздалось в голове. — "И еще, и еще! Дайте только добраться до вашего лорда…" Хозяйка Небесная! Она что, дерется?
Сзади вдруг раздался страшный грохот.
— Башня рухнула! — прокричал Горицвет. — Значит, Бор встроил "паутину" в кладку. Вовремя мы убрались!
— А он, часом, не по всему замку свои приобретения распихал? — спросил я на бегу, заворачивя в очередной коридор.
— Пырий его знает! Боюсь, не одни свои покои обезопасить старался. Но ты же разрушил только "паутину" в Закатной башне?
— Я разрушил все!
Колдунец присвистнул и пробормотал что-то вроде "силы с тыкву, ума — с орех".
Я прибавил ходу. Надо как можно скорее найти Малинку. Да, можно предупредить ее и сейчас, но если она дерется, внезапно зазвучавший в голове голос (уж я-то знаю, каково это!) запросто может заставить ее пропустить удар. А это мысль!
На бегу сосредоточиться было трудно, но в конце концов удалось, и я воззвал ко всем обитателям крепости: "Бегите! Замок рушится! Спасайте свои жизни!", и тут же почувствовал растерянность Малинки. Видно, ее противники услышали глас и застыли статуями. Вот теперь можно и ее предупредить, что я сделал незамедлительно.
Прошло совсем немного времени, и мы с Горицветом уже бежали по коридору не одни. Люди не обращали на нас ни малейшего внимания, да и друг с другом не переговаривались, только вздрагивали и испуганно озирались, ускоряя ход, когда раздавался грохот очередного разрушения. Мне оставалось только радоваться, что народец попроще, вроде слуг и кухарок, обитает в тех частях замка, где вряд ли заложены какие-то колдовские штуковины. Если солдаты и приближенные лорда еще могли быть передо мной виноваты, то прислуга-то не при чем, и их смерти на совести мне не надобны.
Скатившись по лестнице, мы с колдуном оказались в привратном покое. Тут валялись несколько тел, свежая солома под которыми успела окраситься темно-красным. Стекающиеся сюда люди, не обращая внимания на мертвых (или раненых), стремились к распахнутой входной двери и исчезали в темном проеме. Лишь одна фигурка с обнаженным мечом в руке медлила у выхода, с трудом уворачиваясь от толчков бегущих, а иногда и давая сдачи (руками и ногами, а если в ход шла железка, то плашмя). Малинка!
Она будто услышала, повернулась в мою сторону и кинулась навстречу.
— Тимьян! С тобой все в порядке! Идем скорее наружу! Замок рушится, как ты и сказал, так страшно…
Я молча схватил ее за руку, и мы побежали к дверям, которые удалось миновать беспрепятственно.
Во дворе толпились люди, с испугом поглядывая на замок.
— Уходите за ворота! — крикнул я. — Уходите подальше, чтоб не зашибло камнями!
Хотел повторить приказ мысленно, потому как голос за грохотом разрушения наверняка расслышали не все, но вдруг осознал, что сил не осталось. Совсем. Судя по творящемуся в замке, я слишком много вложил в ураган, отправленный на уничтожение колдовских вещиц.
Я хотел попросить Горицвета помочь с оповещением людей, как вдруг поясницу ожгло резкой болью, замковый двор, скудно озаряемый светом немногочисленных факелов, толпа людей и внезапно-разъяренное лицо Малинки, обращенное мне за спину, исчезли, и я очутился в степи.
* * *Впервые здесь царила ночь. И все было точно так, как рассказывала сладенькая: яркие звезды в черном небе, по ковылю стелется туман… Правда, никакого плача я не слышал, зато готов был завыть сам: мое тело по пояс вросло в землю. Попытался выбраться — не получилось. Ног не чувствовал, сил не было ни капли. Внезапно стало очень холодно, ладони покрылись липким ледяным потом, а сердце острой сосулькой кольнул страх.
— Не бойся, Тимушка, — раздался очень знакомый женский голос. — Это не страшно, просто все становится другим, — теплая рука легла мне на лоб, и отчего-то стало покойно. — По-прежнему не узнаешь меня?
Звездный свет вдруг стал необычайно ярким, позволяя разглядеть говорившую. На земле передо мной сидела молодая женщина с добрым и необычайно притягательным лицом.
— Мама, — я хотел взять ее руку в свои, но смог выпутать из ковыля лишь одну, пальцы другой будто что-то держало.
— Узнал! Как хорошо! — мать улыбнулась и взлохматила мне волосы. Она была совсем молодой, наверное, моложе меня. Все правильно: мертвые не старятся. Но почему я вижу ее теперь?
— На самом деле это не совсем я, всего лишь часть. Память твоего отца, которую он случайно срастил с твоей, — она будто читала мои мысли.
— Ты теперь всегда будешь здесь?
— Нет. Я дожидаюсь Тёрна. Часть его тоже была пленена здесь. Теперь он свободен, но где-то бродит. Наверное, пытается помочь тебе.
— Выбраться из земли?
— Да, Тимушка. Я думаю, он сумеет.
— Со мной что-то случилось, там, в настоящем мире…
— Ш-ш-ш, я же сказала, не бойся. Не думай об этом. Смерти в любом случае нет. Есть разлука, часто недолгая.
Последние ее слова встревожили меня, я попытался выспросить, что она имеет в виду, но мать обращалась со мной как с больным ребенком — обнимала, гладила, целовала, шептала всякие ласковые глупости и не отвечала ни на один из моих вопросов. В конце концов я, кажется, задремал, кое-как пристроив голову у нее на груди.
Когда проснулся, матери рядом не было, а над степью занималась заря. В ее свете я разглядел остатки тернового куста, зазеленевшие и покрывшиеся белой пеленой цветов. Рядом стояли двое — рослый мужчина обнимал за талию молодую женщину — и смотрели на меня.
— Разлука кончилась? — спросил я.
Они кивнули и переглянулись с улыбками.
— И я больше не расстанусь с вами?
Мать отрицательно покачала головой, а отец указал вверх, на что-то позади меня. Я решил, что посмотрю позже, когда они уйдут. Вросши по пояс в землю, не чуя ног, я, наверное, навсегда останусь тут, растекусь пятном собственной позели. Левая-то рука вовсе не запуталась в ковыле, а, как я теперь видел, проросла тимьяном.
