Демон тринадцатого месяца (СИ) - "Cofe"

И, пригнувшись, вышел. Спешащий за ним евнух, обернулся, обнажив желтые зубы в злорадной улыбочке.

Последовали один за другим допросы, где его, опять распинали на крестовине и секли, не давая старым рубцам затянуться, от него требовали признания в том, что он злоумышлял против императора и его семьи, преступно втеревшись к венценосному владыке в доверие. Но что именно, он злоумышлял, не говорили, добиваясь, чтобы он сам рассказал об этом. Допрос проводил все тот же тщедушный, въедливый чиновник. Обязательный писарь, протоколирующий все показания допрашиваемых при этом не присутствовал.

Придя в себя после очередного допроса, лежа боком на ледяном полу, что бы лишний раз не тревожить исполосованные кнутом грудь и спину, Глава пытался прозреть замысел Царедворца. Похоже, его не убьют, пока он не оговорит себя. Только никому он, Глава Северного Ветра, такого удовольствия не доставит.

Но не желая облегчать жизнь своему врагу, свое собственное нынешнее существование он сделал невыносимым.

Царедворец знал, что император не поверит голословным обвинениям и усомнится предоставленным доказательствам вины Главы клана, особенно если эти доказательства будут представлены его давним недругом, какими бы убедительными они не были. Но вот признание самого обвиняемого, его самообличение, император игнорировать не сможет, а это смертная казнь без всяких проволочек и снисхождения. Это означало одно — его признание вырвут силой, и пытки ужесточаться.

Но он не хотел давать императору повод для своей казни. Тем более такой повод, с которым император не сможет справиться. Если император и в самом деле отвернулся от него, пусть сам выискивает причину для казни.

Чтобы подавить волю слабого здоровьем Главы, его заставили присутствовать при пытке другого человека. Несчастного посадили верхом на отточенную пилу, да так и оставили. Не в силах спокойно усидеть на пиле, да и кто был бы способен на такое, бедолага ерзал, причиняя тем себе неимоверную боль. Глава впал в беспамятство от криков несчастной жертвы и пришлось возвращать его обратно в темную.

Царедворец все рассчитал правильно, лишив его смысла дальнейшего существования. Глава жил ради процветания и усиления Северного Ветра, теперь его клан уничтожен. А напоследок Царедворец болезненно ударил по его сердцу, заявив о измене, якобы его возлюбленной, невесты, выбив из-под ног врага основу жизни. Будь так, Глава сам искал бы смерти и, отчаявшись, оговорил себя.

Но тут Царедворец промахнулся. Страшно было подумать, что бы стало с Главой, если бы речь шла о Ли Мин. Царедворец лишь обманулся с предметом сердечной привязанности Главы и потому его сокрушительный удар прошел мимо. Как же права была Ли Мин, что хранила их отношения в тайне ото всех.

Как же вовремя в его жизни появилось это чудо — Ли Мин и он выживет ради нее.

И когда боль отступала и немного забывалась в тишине промозглого узилища в полной темноте всплывал образ Ли Мин и его обдавало жаркой волной. Воспоминание о ней согревало его, оживляло вымотанную бесконечной нестерпимой болью душу. Все это время он старался не думать, что с ней могло случиться при нападении Тайной канцелярии и Каменных псов на клан. Она, конечно же, избежала гибели, ведь ее пещера находилась в стороне от Поместья. Об этом он неустанно напоминал себе.

Он должен был выжить не для того, чтобы убедиться в безнадежности своего положения, а в том, что Ли Мин жива. Только ею он теперь держался.

Лишь воспоминание о ней, не позволяя сдаваться немыслимой боли истерзанного пытками тела и сойти с ума в беспросветной темноте полного одиночества.

Изо всех сил он старался сохранить дух, что бы избежать смерти, хотя со дня на день ждал казни. Но если император, явно тянул с этим указом, то Царедворец мог в любой миг отравить его. Так оно и произошло

Хоть пытки изматывали, он так и не признался в измене трону.

Может потому его решили отравить, сунув в ухо уховертку, и несколько дней не донимали допросам. Глава хорошо помнил слова Царедворца, обещавшего ему публичную казнь, и не был намерен убивать его тайно…

Яд уховертки начал действовать, погружая свою жертву в бред и плавящийся жар. Он должен был звать на помощь, понимая, что уховертка вот-вот пустить в его организм жгучий яд, соглашаясь на все даже на оговор. Лучше мгновенная смерть от рук палача, чем жуткая агония от яда и выжирающего внутренности паразита.

Но он молчал.

Посланные за ним тюремщики, были изумлены, найдя его, хоть и в беспамятстве, но живым. Разве не странно, что слабый здоровьем Глава, оказался столь вынослив. Что такое? Глава никакне хотел умирать. И это человек, что доживал последние дни своей никчемной жизни.

Глава тоже вяло изумлялся этому, досадуя от того, что не может умереть быстро от нестерпимой боли и все мучается, но догадывался в чем тут дело. Похоже, то действовала пилюля, которую изготовила Ли Мин вместе с Лю Бином. Она говорила о каких-то аб-сор-биру-ющ-их поглощающие яда веществах и что туда, кажется, входил и Горький семицвет, ради которого она облазила все горы Доуфань. Лекарь Лю Бин уверял, что пилюля поправит его ци.

Его приволокли в допросную, где знакомый чиновник, велел палачу, как следует промыть организм Главы.

Каким-то снадобьем его привели в чувство и еще слабого, заставили непроизвольно глотать через кожаную воронку не перестававшую литься воду, пока он не захлебнулся.

Очнулся уже в своей каменной норе, жестоко промерзнув в мокрых одеждах. Дрожа от озноба, он чутко прислушивался к себе, ощущая, что разъедающий внутренности яд уховертки больше не действует.

Еще раза два его допрашивали, но истязания уже мало действовали на изможденного Главу, все время впадавшего в беспамятство.

Что-то у Царедворца пошло не так, потому что дафу неожиданно оставили в покое, неосмотрительно дав время перевести дух собраться с мыслями и приготовиться к худшему.

И, словно подтверждая его опасения, как-то в темницу внесли фонарь. Глава напрягся, зная, что за этим последует визит в допросную. В последний раз, когда он находился там, ему под ногти всаживали бамбуковые щепы, обещав в следующий раз вовсе содрать ногти.

Вслед за тюремщиками, вошел тот, которого Глава уже не чаял увидеть. Глава равнодушно глядя на Царедворца из под падавшие на лицо длинные пряди спутанных волос, заметно напрягся, собирая немногие оставшиеся физические и моральные силы. Ведь не просто так тот заявился в казематы сырого подземелья.

Вельможа, разглядев дафу, брезгливо поморщился. Он был явно раздражен и, похоже, испытывал сильное беспокойство, что подточило его самоуверенность. Сам он выглядел неважно, издерганным и уже не походил на высокомерного победителя.

— Подумай, кто еще мог знать о тайном ходе, кроме тебя? — сразу начал он, ошарашив Главу своим вопросом. — Твой архив меня не интересует, но он в руках моего неожиданного недруга и я хочу знать кто это! Твои сторонники, если не повержены, то предали тебя, так кто же посмел поднять против меня голову? Отвечай!

— Ты стал стар и забывчив, — усмехнулся своей невыносимой улыбочкой узник. — Не ты ли бросил меня сюда еще до того, как вырезал мой клан? И теперь, по твоему, я должен знать, кто тебе докучает? Откуда же мне это знать, если ты утверждал, что из клана не уцелел никто? Но окажись он, вдруг, моим самым ненавистным врагом, я буду молить, чтобы Небо дало ему сил уничтожить тебя.

— По-видимому, вырезаны не все, — не остался в долгу Царедворец, потирая свои узловатые пальцы. — Такое ощущение, что выжило половина клана. Ты можешь избежать страшной и позорной участи, если скажешь, кто из твоих приспешников настолько дерзок, чтобы осмелиться идти против меня.

Узник пронзительно глянул на вымотанного старика, стоявшего перед ним.

— Клан уцелел и сопротивляется? — прошептал дафу, чувствуя прилив безумной надежды.

— Кажется, все дело в твоем маге, спутавшегося с какой-то нечистью, которую вызвал в наш мир. Хочешь, что бы императору стало известно, что ты повинен и в черном колдовстве тоже?