Алана Инош - У сумрака зелёные глаза
Написано по-русски, но каким-то странным, не похожим на Алёнку стилем, местами — с переходами на старофранцузский. Куча клякс, некоторые буквы не разобрать.
«Засим низко кланяюсь, и да будет Всевышний милостив к Вашей светлости…»
Так вот она, причина такой чистоты… В этом монастырском саду среди яблонь в бедном сером рубище ходило покаяние, оно же выводило и эти строки — не поднимая головы и глаз, ссутулив плечи. Какое отношение к этому имел отец? Как бы то ни было, это для меня уже не имело значения, равно как и Алёнкино прошлое — такое запредельно давнее, что не грех и забыть. Горькая Аннетта… Исчезнувший сорт яблок. Нелюбовь к яблочному соку. Если бы я могла, я бы вырвала эту страницу из её памяти и разорвала в клочья.
Господи, бедная моя, она решила, что я её ненавижу… Она просто не выдержала свалившихся на неё воспоминаний. Боль, растерянность, отчаяние, тоска, одиночество и тёмное чудовище памяти. Она осталась один на один со всем этим, а меня не было рядом.
— Аида…
На пороге комнаты стояла Эрика. Вид у неё был подозрительно виноватый: грустное лицо, опущенные глазки, поникшие плечи — будто она тоже несла какой-то груз. Взглянув на сумку с вещами, она вздохнула.
— Аида… Это моя вина. Это из-за меня, — чуть слышно проговорила она, садясь на кровать рядом со мной.
Я непонимающе нахмурилась.
— Ты о чём?
Опять вздох. Теребя пальцами подол платья, она сказала:
— Это с ней случилось после моего укуса. Я… Я выманила её из замка на прогулку и там укусила. Аида, я… Для меня невыносимо видеть, как ты её целуешь, как с нежностью смотришь на неё… Я чувствую, что неумолимо теряю тебя.
Зарыв лицо в ладошки, она тихо завсхлипывала, вздрагивая плечами. А я подумала: так вот что послужило толчком к открытию памяти — укус! Для прорыва барьера нужен был какой-то сильный стресс, критическое состояние организма, болезнь, травма… ну, или укус.
— Можешь меня ненавидеть, — плакала Эрика. — Да, я желала ей смерти… Это просто было невыносимо. Я уже потеряла тебя, я знаю.
Я вздохнула, обнимая её за плечи и целуя в висок.
— Глупая ты… Моя бедная глупая красавица. Что бы ты ни натворила, я не могу тебя ненавидеть.
Она, потешно шмыгая покрасневшим носиком, подняла на меня заплаканные глаза.
— Почему?
— Потому что я тебя люблю, дурочка. — Я тихонько прильнула губами к её по детски пухлому ротику — не страстно, а скорее с усталой нежностью.
Эрика, уткнувшись в моё плечо, разревелась с новой силой, а я уже в который раз пожалела, что родилась эмпатом. Тут своя-то боль с ума сводила, и вот теперь вдобавок — её чувства, как сумасшедший горький ураган, накрывали с головой. Она так и не оправилась после выхода наружу правды о нашем кровном родстве, не смирилась и все эти годы тосковала по нашим прежним отношениям.
— Глупенькая ты, глупенькая, — сказала я со вздохом. — Пойми ты, что моя любовь к тебе не пропала никуда и даже не уменьшилась ни на йоту. Ты по-прежнему — моя красавица. Это и есть самое главное — то, что чувствуешь вот тут. — Я показала себе на сердце. — Нет ничего дороже этого. А остальное… Ты уж прости, малыш, только спать со своей сестрёнкой я не могу. Ничего не поделаешь.
Горько всхлипнув, она выбежала из комнаты. Я выглянула в коридор и позвала вслед:
— Эрика! — но только замковое эхо холодным каменным отзвуком удвоило мой возглас.
Князя Огнева я нашла рядом с Алёнкой. Он уже срезал в саду охапку свежих роз, влажных от росы и бледно-розовых, и заменял ими измятые. Заметив меня, он с виноватой улыбкой сказал:
— Мадемуазель Эрика называет это романтическим вздором. Ну, что поделаешь… Я всегда был романтиком. Я считаю, что прелестная мадемуазель Алёна заслуживает самых лучших на свете цветов. Жаль только, она их не видит.
— Алёнка заслуживает всего самого прекрасного, что есть на свете, — сказала я. — Спасибо, что не позволили её закопать, князь. — И добавила с усмешкой: — Да, читать Эдгара По и правда бывает полезно. А сейчас не могли бы вы оставить нас наедине?
— Да, да, само собой разумеется, — ответил он с поклоном.
Остаток ночи я провела с Алёнкой, пытаясь отогреть своим дыханием её пальцы. Я почему-то верила, что она меня слышит, и рассказывала ей свою историю. Свечи потрескивали и оплывали, умирающие розы издавали прощальный аромат, а я заново проживала свою жизнь с самого начала.
Когда в витражные окна зала заглянули первые рассветные лучи, я поднялась. Оставлять Алёнку здесь было небезопасно, учитывая малое количество охраны, и я решила отвезти её на нашу румынскую охотничью базу. Времени, конечно, прошло много, но я надеялась, что она ещё действует.
На внутреннем замковом дворе я ещё вчера приметила отличный внедорожник, похожий на мой — даже марка совпадала, хотя модель была чуть другая. Переложив в него своё оружие и добавив кое-что из здешнего арсенала, я закутала Алёнку в одеяло и уложила на раздвинутое в качестве спального места заднее сиденье, зафиксировав положение тела подушками — чтобы, если машину тряхнёт, она не скатилась и не ударилась.
На базу мы приехали к позднему вечеру — хвала небесам, без приключений, хотя я пребывала в напряжённой готовности все эти долгие часы. Взяв Алёнку с её удобного и мягкого ложа, я вошла в пещеру, встала на платформу лифта и локтем нажала кнопку. Система загудела и пришла в движение — значит, база действовала.
Всё здесь было по-прежнему — у меня даже сердце заныло с ностальгической грустью. Когда лифт остановился, нас неприветливо встретили дула автоматов и незнакомые лица: видимо, состав команды поменялся за эти годы.
— Привет, ребята, — сказала я по-французски. — Рада вас видеть, хоть и не знакома ни с одним. Я из старого состава группы, вы меня, может быть, и не знаете. Я Аида Вангелиди. Мне бы врача… Есть здесь кто-нибудь из медиков?
Автоматы опустились.
— Кто же не знает Аиду Вангелиди, — ответил на том же языке парень с длинными чёрными волосами, частично распущенным по плечам, частично заплетёнными у висков в две косички. — Вы — живая легенда.
Акцент у него был канадский, а причёска и характерный тип лица выдавали его индейское происхождение. Да, группа всегда была интернациональной, но индейцев у нас на моей памяти не встречалось. А вот традиционный язык для общения между собой остался прежним.
— Из медиков буду я, — сказал индеец. — Чем могу помочь? — Видя мой скептический взгляд, он усмехнулся: — Я изучал медицину в колледже в Канаде. Но и знания своих предков не считаю бесполезными.
Его звали Габриель Маквагабо Долан, но называли его здесь Медведем: его второе, индейское имя переводилось как Стоящий Медведь. Мы перешли в пещеру, оборудованную под лазарет, и индеец-медик, осмотрев Алёнку, сказал задумчиво:
