Алла Соловьёва - Затемненная серебром
Сон был прекрасным и упоительным: та же комната отдыха со стенами, обитыми темными деревянными панелями, двумя одинаковыми диванчиками и одним письменным столом с тяжелым бронзовым светильником под красным, как и толстый ковер на полу, абажуром. Пара автоматов с напитками и выключенная панель телевизора. Только рядом со мной сидит Елизар. Что может быть прекраснее такого сна? В нечастых снах теперь только и встречаюсь с ним. Горячая сильная рука трепетно сжимает ладонь, высекая в моем теле искры долгожданного тепла, расплавляющего ледяной холод. Он такой настоящий и такой близкий, только выглядит утомленно.
Странно, таким он никогда мне не снился. Высокие скулы бледнее обычного, а под глазами темные круги, совсем как у меня. Устает? Но это неудивительно: тренировок у них с Марком очень много, Макс говорил, хотя я об этом не спрашивала. Даже четко очерченные губы Елизара выглядят бледнее обычного. Наслаждаясь теплом его руки, я продолжала разглядывать такое любимое, желанное лицо. Может, он обеспокоен или о чем-то переживает? Мощная грудь Елизара напряжена, такое впечатление, что он вдохнуть боится: дышит едва заметно. «Если я прижмусь к нему, я ведь не проснусь?» – пронеслась мысль, но искушение было сильным. Осторожно меняя положение, я прильнула к нему. Тагашев напрягся, словно порываясь встать.
– Не уходи, – сорвалось с моих губ. Желая убедиться, что не проснулась, я подняла голову: – Пожалуйста, не уходи. Я так скучаю по тебе.
Елизар обнял меня, прижимая к себе. Как же громко бьется его сердце, но сейчас – ровно и спокойно, будто отбивая точное время. Пусть оно длится вечно, чтобы я не проснулась, ощутив пустоту и холод.
– Я не уйду, маленькая дикая кошка.
Елизар коснулся губами моего виска, затем еще и еще. Твердые губы приникали неистово, словно впечатывая в мое сознание мысль, что я не сплю. Жаркое дыхание обжигало кожу. Прекрасный сон стал восхитительной реальностью. Затаив дыхание, я боялась пошевелиться. Руки впились в серую водолазку на его груди. Я прильнула еще ближе, еще крепче. Вдруг это все же сон и, пошевелившись, я разобью упоительную чашу блаженства, не испив ее до самого дна. С трудом оторвав меня от себя (наверное, я вцепилась мертвой хваткой), Тагашев посмотрел в глаза.
– Я не сплю? – едва слышно прошептала я. – Мне не снится? Это действительно ты? – Губы предательски дрогнули. – Мне показалось, ты избегаешь меня.
Елизар погладил меня по волосам.
– Я обидел тебя, хотя и не хотел этого. Прости. Я скучал, – выдохнул он. – Не избегал. Много всего навалилось… тренировки и… Я устал, Злата, сильно устал. А ты единственная, кому я могу об этом сказать.
Лицо казалось болезненным, словно его что-то сжигало изнутри. Тагашев стиснул челюсти так, будто собирался раскрошить себе зубы. Только короткий миг, секунда необъяснимой слабости – и его черты разгладились. Привычная непроницаемая маска опустилась на лицо, скрывая его чувства.
– Да, ты выглядишь уставшим. – Медленно протянув руку, я, боясь, что он оттолкнет, коснулась его волос. Елизар действительно перехватил мою руку, но лишь для того, чтобы прижать к своему сердцу. – Я могу тебе чем-то помочь?
– Мне никто не сможет помочь. Только я сам, – хрипло сказал он.
– Тебя что-то мучает, – догадалась я. – И дело не в тренировках. Ведь так?
Губы Елизара исказила горькая усмешка. Он не ответил, а сменил тему.
– Ты сама едва на ногах держишься, а думаешь обо мне, – обеспокоенно произнес он. – Злата, пообещай несколько вещей. Ты всегда будешь моим другом, что бы ни случилось. Еще мне не нравятся твои патрули. Будь осторожна. Не отходи от Хранителей. Я просил Николая вмешаться и отменить наказание, но он считает, что это пойдет тебе на пользу. Пообещай мне!
Все внутри сжалось. Ничего не изменилось, он отталкивает меня.
– Боишься потерять «маленького симпатичного друга»? – тихо спросила я.
– Очень! – ответил Тагашев, как будто удивляясь, как я могу вообще допустить подобную мысль. – В мегаполисе тихо, и все забыли об Охотниках. Только боюсь, если Виктору Коншину что-то нужно, он не отступит. Они появятся, Злата. Я тренирую Хранителей, чтобы подготовить их, тороплюсь, чтобы успеть. Но ты не имеешь даже малейшего понятия, на что способен Охотник.
Я разозлилась, стараясь вырвать руку, которую он все еще прижимал к своей груди, будто стараясь прикрыть ею саднящую рану.
– Зачем ты делаешь вид, что беспокоишься обо мне? Ты не можешь ответить на мои чувства, отгораживаешься какими-то неведомыми Охотниками. А может, это блеф, Елизар? Вдруг ты просто благодарен мне за помощь в присоединении к оборотням и не можешь выглядеть безучастным? Только помощь я не оказывала, ведь от меня совсем ничего не зависело! – Слова лились из меня бешеным потоком, точно я пыталась уложиться в выделенное для телевизионного эфира время. – Может, даже дружба, которой ты так страстно желаешь, – тоже прикрытие? Я безразлична тебе, но ты безупречно воспитан, пусть даже и мракаурами, чтобы показать это. Не утруждай себя, Елизар!
В глазах Тагашева появилось что-то такое, от чего я вздрогнула. Дикая боль. «Ему очень плохо», – внезапно поняла я. Что-то страшное разъедает его изнутри. И дело не во мне или тренировках. Ему нужна поддержка. Он искал ее во мне, а я набросилась, думая только о себе. Что же с ним происходит? Тагашев сжал свою грудь вместе с моей рукой, которую держал так крепко, что мне показалось, кисть треснет, как сухой прутик.
– Не надо! – надсадно выдохнул он. – Пожалуйста, не надо! Злата, ты ведь не думаешь так на самом деле? Ты не безразлична мне. Но дружба – это единственное, что я могу предложить. Я ведь объяснил почему. Просто пообещай мне то, о чем прошу! Это ведь немного.
«Всего лишь отказаться от любви», – пронеслось в голове. Странная это будет дружба. Насколько мне известно, это слово подразумевает теплые, но четкие границы. Но как объяснить ему, что грани захочется размыть, стереть мягким ластиком, словно карандаш, увеличить границы и переступить недозволенную черту. Почему же он так странно относится ко мне? Какая недоступная тайна скрывается за всем этим? Рад и хочет видеть, скучал, как говорит, а сейчас смотрит так, что хочется броситься в его объятия, но твердит об одном и том же. Но разве у меня есть выбор? Дружба – безмерность совместных воспоминаний, неважно каких, веселых или грустных, главное, общих (а это для меня важно); феерия теплых взаимоотношений, пусть и заключенных в четкие рамки общепринятых стандартов. Готова ли я отказаться от всего этого? Нет! Никогда!
– Обещаю, – прошептала я. – Обещаю, что буду осторожна, и обещаю, что буду твоим другом. Я вижу, тебе очень плохо, и совсем ничего не понимаю. Мы как будто говорим на разных языках. За очень короткое время ты стал другим. Ты отдаляешься, а я ничего не могу сделать. Но я обещаю, хотя для меня это будет нелегко.
