Лорен Де Стефано - Увядание
– Будь сильной, – только и говорит Сесилия.
Позднее из гостиной доносится знакомая мелодия. Токката и фуга до минор Баха. В звуках оживающего под пальцами Сесилии шедевра мне слышатся быстрые шаги смерти, спешащей по коридору.
Слушаю эту яростную, мощную музыку, лежа на полу в своей спальне. У меня не осталось сил, даже чтобы забраться на кровать. Мне представляется, как величественная мелодия вырывается из маленького тела Сесилии, подобно злобному джинну, спавшему на протяжении многих веков, и окружает ее черно-красным облаком.
Жду, когда Сесилия закончит играть, появится у меня в дверях, вся в слезах, и спросит, можно ли ей лечь рядом. Она так поступает всякий раз, когда ее что-то расстраивает.
Но она не приходит. Вместо этого через дверной проем в комнату рвется бурная, не ведающая страха музыка.
Будь сильной, словно призывает она.
Хочу оказаться как можно дальше отсюда, сбежать прямо сейчас. Мне невыносимо дальше оставаться в этом доме. Пока Вон проделывает над телом Дженны одному ему известные манипуляции, нам полагается есть и пить как ни в чем не бывало. Сесилия повсюду таскает с собой Боуэна, словно он не ребенок, а маленькая тряпичная кукла. Лица их обоих покраснели от слез. Это самый капризный младенец на свете. А может, у него просто хорошо развита интуиция.
Всего через несколько часов после смерти Дженны Вон вручает нам ее прах. Предполагается, что мы должны его развеять, но вцепившаяся в урну Сесилия спрашивает, можно ли ей оставить прах Дженны себе. Она поставит урну на полку у себя в комнате. Так ей будет легче перенести потерю. Я говорю, что не возражаю, но на самом деле меня просто коробит от такой легковерности.
Поздно ночью, когда я уже лежу в кровати, раздается тихий стук в дверь. Не шевелюсь. Отчасти потому, что не хочу никого видеть, но в основном из-за того, что нахожусь в этот момент за тысячи миль от земли. Я давно, целую вечность парю в темноте, прислушиваясь к отдаленным рыданиям девушки, завладевшей моим телом.
Постепенно прихожу в себя. Меня душат страшные, просто нечеловеческие крики.
Дверь открывается, и в комнату проникает свет. Я сворачиваюсь клубочком в темном уголке кровати точно так же, как делала это в фургоне. Тело словно налито свинцом, а горло саднит от рыданий. От слез в глазах все расплывается.
– Рейн? – окликает меня Линден смутно знакомым голосом.
Мне не хочется его видеть, и я собираюсь ему об этом сказать, но все, на что меня хватает, это выдавить из себя какие-то нечленораздельные звуки. Линден садится на край кровати и поглаживает меня по спине. Пытаюсь стряхнуть с себя его руку, но у меня нет на это сил.
– Милая, ты меня пугаешь. Я никогда не видел тебя такой.
И то правда. Меня зовут Рейн. Я сирота, которую специально готовили ему в невесты, и мне здесь очень нравится. Может, по его разумению, смерть моей сестры должна меня осчастливить. Ведь теперь он сможет уделять мне больше времени. Но я всегда была скорее сестрой Дженне и Сесилии, чем супругой Линдену. Мне трудно представить себя его единственной женой.
– Что мне для тебя сделать?
Он становится на колени у кровати и убирает волосы с моего лица. Смотрю на него сквозь слезы. Отпусти меня, мысленно прошу я его. Верни меня на год назад. Оживи сестер Дженны.
Но я лишь трясу головой и закрываю лицо сжатыми в кулаки руками. Он отводит их назад. Пусть. Я слишком слаба, чтобы сопротивляться.
– Только что наступил Новый год, – говорит он нежно. – Завтра будет вечеринка. Хочешь пойти?
– Нет, – выдыхаю я.
– Уверен, тебе там понравится, – настаивает он. – Дейдре уже вовсю корпит над твоим платьем. А помогает ей Эдер.
Эдер. Что же будет с ним теперь, когда не стало Дженны? Он работал на нее и больше ни на кого. Впрочем, обязанностей у него было не так уж и много. Дженна редко нуждалась в помощи, а поводов принарядиться у нее случалось до обидного мало. Пусть подсобит Дейдре, может, почувствует себя полезным. Не могу же я просто взять и отказаться от его помощи. Сглотнув застрявший в горле комок, киваю в знак согласия.
– Ну вот, так-то лучше, – говорит Линден.
Но по его глазам вижу – он понимает, как мне плохо. Возможно, такую же боль он испытывал, когда потерял Роуз. После ее смерти Линден бросался в слуг вещами и кричал, чтобы мы все убирались вон. Неужели он не понимает, что я сейчас тоже хочу побыть одна?
Судя по всему, нет.
– Подвинься, – мягко просит он и, приподняв одеяло, забирается ко мне в постель.
Линден прижимает меня к своей груди. Вот только кому из нас станет легче от этих объятий? Обмякнув в его руках, я опять заливаюсь слезами. Мне так хочется снова покинуть свое тело, исчезнуть из этого жалкого мира хотя бы ненадолго. Но на протяжении всей ночи хрупкий в общем-то Линден на удивление крепко меня обнимает. Сплю я беспокойно, то и дело просыпаюсь, но меня ни на секунду не покидает ощущение, что он здесь, рядом, держит меня с силой, о которой я и не подозревала.
Как и ожидалось, на следующий день ко мне в спальню заявляются Дейдре и Эдер с поистине изумительным платьем в руках. Новогодние вечеринки, которые устраивали на Манхэттене, проходили мимо меня. Они в основном организуются для представителей первого поколения, тех, кто здоров и у кого есть причины праздновать наступление очередного года, одного из многих в их долгой жизни. Сироты в этот период пользуются редкой возможностью беспрепятственно забраться в оставленные без присмотра дома, расположенные в более благополучных районах нашего города. Мы с Роуэном первые дни нового года обычно проводили, укрепляя дом от взлома. Ружье всегда держали наготове. Для Сборщиков же наступала долгожданная пора. В парке было полно танцующих или торгующих бенгальскими огнями юных красавиц, нетрезвых и рано потерявших матерей. На улицах становилось так опасно, что Роуэн запрещал мне выходить из дома, даже работу приходилось прогуливать.
Бедный Роуэн. Как он там? Совсем один. Кто, кроме крыс, сменит его на дежурстве?
Появляется группа женщин из первого поколения. Они удаляют с моего тела все волоски, потом натирают его лосьонами и кремами до тех пор, пока кожа не начнет сиять. Затем Дейдре приступает к макияжу, а Эдер в это время завивает мне щипцами волосы. Опять локоны.
– Они привлекают внимание к твоим глазам, – произносит он мечтательно.
Дейдре накладывает на мои губы слой красной помады и просит меня их промокнуть.
Приходит Сесилия. Говорит, что ненадолго. Она садится на диван и оттуда наблюдает за всеми приготовлениями. Вон опять куда-то забрал Боуэна: то ли чтобы взять у него кровь, то ли чтобы провести анализ ДНК. Каким бы процедурам он ни подвергал бедного ребенка, делается это исключительно ради одной цели – найти противоядие. Ну а Сесилия без сына сама не своя. На моих глазах она за несколько месяцев превратилась из смущенно хихикающей невесты-подростка в беременную женщину. Я и подумать не могла, что из нее выйдет полноценная мать. А теперь вдруг она словно и думать ни о чем, кроме своего материнства, не может.
