Вероника Мелан - Мистерия
— Своими изысканиями ты тормошишь пространство, Тайра — ты посылаешь в него запрос, и оно отвечает тебе. Отвечает большим объемом данных, которые ты попросту не можешь принять сразу. Отсюда зуд и невозможность спать. Это проходит с каждым, кто пытается объять необъятное.
Объяснения учителя удовлетворили Тайру, но ее бледный и заспанный вид перестал удовлетворять Раджа, который тем же вечером нашел-таки повод закатить звонкую оплеуху служанке за недоваренную и пересоленную рисовую кашу.
— Отравить меня хочешь, сутра? Ядом кормишь? Такое и скот бы жрать не стал, а ты передо мной на стол ставишь!
Прогнанная с кухни, Тайра отправилась в собственную спальню с намерением как следует выспаться. Она вернется к попыткам «прозреть» завтра, а сегодня немного отдохнет — успокоится, размякнет, ненадолго отпустит жгущее ладони желание увидеть невидимое.
Может, Ким что-то упустил? Недосказал, забыл или намеренно недоговорил, чтобы дать возможность развиваться самой?
Не важно. Теперь важна лишь комнатушка под лестницей, узкая кровать, распластавшееся на ней тело и несколько часов непрерывного сна.
Горела после оплеухи щека; несмотря на усталость, сон не шел.
Погруженные во мрак улицы Руура за окном казались серовато-коричневыми. Остывающие камни зданий, все еще теплый песок у стен — он не становился холодным даже ночью; голоса и звуки стихли.
Вдыхая душный и спертый воздух комнатушки, Тайра мечтала о таком редком для этих мест дожде. Архан (*название мира Тайры — прим. автора) — жаркая планета с ограниченным количеством влаги, которая так редко формируется в осадки. Почему Тайра родилась именно здесь? Почему не на одной из тех далеких звезд, что сияют в небе. Ведь каждая звезда — это мир? Только другой — наверное, более зеленый. С травой.
Душу царапала грусть — хотелось верить во что-то прекрасное, хотелось проблеска надежды, чудес.
Все придет, придет, надо только подождать.
Где-то наверху спал Радж. Сопел, наверное, развалившись на шелках, и видел десятый сон. Тайра переключила внимание в чужую спальню — представила уставленные бронзовыми и серебряными поделками тумбы, широкую кровать и лежащее на ней грузное мужское тело. Тело ее хозяина, мучителя и ненавистного ей человека — в этот момент оно показалось ей прозрачным.
Прозрачным? Нет, не совсем. Скорее, сгустком из переплетенных линий — преимущественно темных: бордовых, синеватых, серых и грязно-зеленых.
Хм, как странно.
Уставшая, но не потерявшая искру любопытства Тайра, практически не заметила, что видит нечто иное — отличающееся от обычного. Возможно, виной тому были многочисленные, совершенные ранее, потуги представить, как могли бы в обход глаз выглядеть человеческие эмоции, которые попеременно превращали видимые ей людские тела то в светящиеся шары, то в бесформенную массу, а то и вовсе в черные дыры, однако ни одна иллюзия не выглядела столь стабильной и плотной, как та, которую она видела сейчас.
Иллюзия или нет, а Тайра, увлеченная новым видом Раджа, принялась аккуратно наблюдать за цветными, спутанными друг с другом, нитями.
Почему зеленого больше? Что это означает? И откуда примесь синего? Для чего?
В какой-то момент, сама не зная того, откуда пришел ответ, Тайра вдруг поняла, что темно-синий — это спрессовавшийся страх некой потери — именно таким оттенком он всегда отмечен. А зеленый? Подобный градиент зеленого присущ неуверенным людям, сомневающимся в принятых ими ранее решениях.
А серый…
— Я вижу… — Прошептала она пустой комнате и самой себе. — Я вижу и понимаю, что они означают!
С резко вхлынувшим в кровь возбуждением и гулко стучащим сердцем, Тайра приказала себе спать, чтобы с утра, (когда столь далекое утро, наконец, настанет) она побежала к Киму и обо всем ему рассказала.
То ли от резко подсевшей «батареи», то ли от того, что приказ получился убедительным, она закрыла глаза, досчитала до десяти и, как ни странно, почти сразу же уснула.
Кимайран морщился от звуков громкой речи, но продолжал улыбаться.
— Учитель!..
— Не называй меня так.
— …синий — это ведь неуверенность? Да?
— У синего много оттенков. Но может быть и то, о чем ты говоришь.
— А зеленый, — продолжала Тайра с запалом, которого хватило бы на то, чтобы вскипятить остывший на плите чайник. В этот момент она едва ли слышала старика — была настолько возбуждена совершенным открытием — зеленый — это когда человек ошибся в выборе и сожалеет. Да? Я просто почувствовала это — сама не знаю как. Только с серым у меня вышла загвоздка…
Она растеряно взглянула в морщинистое лицо.
— Серый как будто ничего не означает. Почему?
Ким подался вперед, положил одну ладонь на другую и погладил сухую кожу.
— Потому что серый — это отсутствие цвета. Отсутствие эмоций. Пустота.
— А-а-а-а! Вот оно что! Ну, конечно… Но, учитель…
— Не зови меня учителем.
Темноволосая девчонка, чьи глаза в этот момент сделались совершенно зелеными, похлопала темными ресницами и на мгновенье притихла — будто опомнилась и начала слышать только сейчас.
— Конечно. Прости, Ким. Я лишь хотела сказать, что видела еще бордовый…
— И?
— И он показался мне чувством вины. Но откуда у Раджа может быть чувство вины? И разве оно сохраняется даже во сне? И почему у него в теле совсем нет золотого? Или какого-нибудь другого яркого цвета?
— Потому что яркие цвета — это агрессивные эмоции. Радостные или нет, но всегда очень сильные — во сне их не бывает. Во сне основные чувства уходят в другое измерение.
— В какое?
Она бы, наверное, продолжала сыпать вопросами до бесконечности, но старик, шурша тканью излюбленного рыжевато-коричневого халата, поднялся с кресла и осторожно, чуть прихрамывая, подошел к стоящему в углу шкафу. Отыскал латунную ручку, выдвинул рассохшийся от жары и времени ящик и достал из него чистый лист бумаги — бесценный и дорогой материал. Затем еще два. Повернулся к Тайре, держа в одной руке листы, а в другой — заточенный уголек и приказал:
— Листы скрепи вместе, чтобы их можно было переворачивать, а угольком начинай записывать все, что видишь. Пиши мелко, но разборчиво — экономь место. Потом будешь мне читать.
— Писать все?
— Все, что видишь. Начинай классифицировать цвета. После я буду слушать и поправлять. Когда все допишешь, поймешь и выучишь наизусть, листы мы сожжем…
— Но…
— Их нельзя оставлять на прочтение другим. То, что отложится у тебя в голове и будет тем, что станет впоследствии твоим инструментом. Другие же, прочитав это, не смогут воспользоваться информацией, но будут знать, что ты ей владеешь. Поэтому сожжем.
