Восторг гаргульи (ЛП) - Лукас Наоми

Он просто ждет своего шанса.

Эта женщина может быть трюком. Та, в кого влюбляюсь.

‒ Саммер, ‒ произношу я, и слюна хлынула изо рта, вызывая улыбку.

Это было так, так давно… Так давно я не расправлял крылья, так давно не мог говорить. Я глотаю еще больше воздуха, радуясь расширению своих легких.

Возбужденный бред пронзает меня, поглощая бешеным ощущением. Мои крылья ослабевают, когда мои нервы пробуждаются. Мои руки сжимаются в кулаки. Я проверяю свои конечности, размахиваю крыльями и выгибаю спину, и мое тело освобождается от панциря. Это движение приводит меня в восторг.

Я слышу грохот, крик, а затем быстрые шаги женщины, которая теперь владеет мной. Она убегает, испугавшись.

Ожидая, пока детали прояснятся, из моего горла вырывается стон, когда я рассматриваю вращающуюся дверь и вывеску на ней. Унылое и тусклое, оно называется «Музей странностей Хопкинса». Полагаю, я здесь уже какое-то время. Запах старых книг и пыльного мускуса восхитительно наполняет мои ноздри, смешиваясь с персиками. Рядом нет никого, кто мог бы стать свидетелем моего подъема. Я не чувствую присутствия Эдрайола.

Хотя нет сомнений, что он был рядом. Недавно. Я чую его гниющую сущность среди пыли и мускуса. Каким бы слабым оно ни было, я не могу его спутать. Пройдет совсем немного времени, и он придет и найдет меня.

Выбегая из здания, меня окутывает влажный холод, вызывая еще один стон из моего горла.

Повсюду горят огни, и мимо проезжает машина, пыля по дороге, визжат колеса. Я вижу женщину за рулем.

Технологии продвинулись вперед с тех пор, как я в последний раз видел мир, несмотря на то что за эти годы я многое подслушал, информация просачивалась в мое смутное, отстраненное сознание. Это разъединение, которое мне больше не придется терпеть, теперь, когда кто-то знает мое имя. Мое очень опасное имя.

Ускользнув в тень, я поднимаюсь в небо.

Следуя за ее машиной издалека, я придерживаюсь нижних облаков.

Меня не должно быть видно. Я не принадлежу к миру людей ‒ я вселяю в них страх независимо от того, заперт я в камне или нахожусь в движении. Чем меньше людей будет знать о моем существовании, тем лучше. Они будут только мешать.

С визгом машина выезжает из города, замедляя скорость и добираясь до извилистой улицы через густой лес мимо ферм, усадеб и зданий. Через некоторое время она выезжает на грунтовую дорогу, еще больше замедляет ход и в конце сворачивает на последнюю подъездную дорожку. Она приближается к дому с крутой скатной крышей, богато украшенными фронтонами и большими окнами. Свет заливает первый этаж.

Дом выглядит старым, но ухоженным, и у него своя история. На третьем этаже есть круглая веранда и небольшой балкон. Там большая лужайка, сад и сарай, пахнущий деревом. Несколько больших деревьев окружают дом, а затем уступают место лесу, отделяющему его от ближайшего дома.

Транспортное средство паркуется. Отдающийся от него гул смолкает, но женщина, моя Саммер, не выходит. Я падаю с облаков и приземляюсь на деревья.

Я жду.

Я знаю Саммер. Лучше любого человека. Она единственный сотрудник Хопкинса, эксцентричного мужчины, который купил меня на аукционе и подарил мне дом, зная мою цель. Я тоже его знаю, хотя и не очень хорошо несмотря на то, что уже много лет выставляюсь в его музее.

Хопкинс однажды попытался узнать мое имя, но довольно быстро сдался, отшутился и похлопал меня по крылу ‒ как будто это была шутка. С тех пор он больше не пробовал, зная, что с опасными вещами лучше не шутить, предпочитая собирать и сохранять. Чтобы оставаться нейтральным. Я почувствовал много опасных реликвий в стенах его музея, где он предоставляет дом тем, кого другие могут использовать в своих рискованных целях.

Он хранит нас как трофеи. Мне повезло, что он подобрал меня до того, как Эдрайол накопил достаточно богатства, чтобы снова купить меня.

Насколько мне известно, Саммер его единственная сотрудница. Почему молодая женщина захотела работать в таком опасном месте, как «Музей редкостей Хопкинса», мне непонятно, хотя меня это уже и не волнует. У меня нет причин вмешиваться, хотя я тоже очень этого хочу.

Даже сейчас я чувствую все те места, которых она касалась и ласкала. Ее слова и идеи, надежды и страхи промелькнули в моих мыслях ‒ подарки, которые она не должна была мне дарить. Ее внимание убаюкало меня, и я стал ближе к живым, чем осмеливался долгое, долгое время.

Опасно близко. Потому что она знает мое имя.

Дверь ее автомобиля распахивается, и она входит в золотой свет, льющийся из передних окон дома. Одетая в простой коричневый свитер и синие брюки, плотно облегающие ее ноги, она оглядывается вокруг, обхватив руками грудь. На носу у нее лежат очки, толстые линзы закрывают глаза.

Ее взгляд скользит по мне, не останавливаясь.

Она прекрасна. Даже на расстоянии она такая, как я ее себе представлял. Саммер. «Что означает лето…»

Как время года, ‒ жаркое, обжигающее и полное света. Время года, которое я не помню, освещенное солнцем, которого я не видел много веков. Солнце, которое я, возможно, никогда больше не увижу, будучи привязанным к слуге Ада. И все же я здесь, снова смотрю на него.

Ее длинные золотистые волосы собраны в высокий хвост, беспорядочный и слегка растрепанный. Несмотря на заколку, они ниспадают на спину, а более короткие пряди рассыпаются по плечам. Волнистые волосы, густые и упругие. Золотые волны, солнечные лучи. Я понимаю почему ее так нарекли.

Мои пальцы дергаются, чтобы коснуться ее локонов, скользнуть сквозь них и освободить их, чтобы они растеклись по ее плечам.

В свете, падающем на нее, ее волосы светятся на коже. Наклонившись вперед, я пытаюсь различить ее черты, но тот же свет отбрасывает ее лицо в тень, скрывая его, и я улавливаю четкое изображение ее силуэта только тогда, когда она поднимает ноги и бросается к входной двери дома.

Она гибкая, ноги длинные. И худая, слишком худая. Тонкие и гибкие вещи слишком легко сломать. Худые, гибкие люди не могут позволить себе достаточно еды и бедны, однако дом и ее машина говорят об обратном. Самый густой и самый объемный ее атрибут ‒ волосы. Грудь у нее стройная, хотя и не такая эффектная, как волосы.

Тем не менее, у нее также есть работа у Хопкинса. Она женщина, которая работает вне дома.

Сколько времени прошло? Я расправляю плечи и похрустываю шеей. Слишком долго. Я не знаю путей этого мира. Возможно, человеческие женщины теперь равны своим мужчинам.

Что-то маленькое приземлилось рядом со мной.

Бита. Вскоре к ней присоединяется еще одна.

Саммер останавливается перед дверью и снова оглядывается. Когда все больше летучих мышей заполняют небо, направляясь ко мне, она напрягается, ее взгляд ищущий, ее тело окутывается ореолом. Она легкая, она ‒ все, о чем я мечтал, и даже больше.

Между моими бедрами нарастает тяжесть, и это сбивает меня с толку, заставляя смотреть вниз. Осматривая рукой, я обнаруживаю большой, чрезмерно чувствительный придаток.

Нахмурившись, я поднял его вверх.

В моей руке член. Громоздкий и твердый, как камень, я сжимаю его. Я пытаюсь выдернуть его, растягивая жесткую кожу паха. Он вдвое больше моей руки, раздувается от постоянного потока тепла и становится все более чувствительным.

Обнажая клыки, я сильно сжимаю его, проверяя его крепление к моему телу. Оно не уступает. Я не могу это нащупать

У меня никогда раньше не было члена. Недавно я мечтал о нем. Но это был всего лишь сон. Такие гениталии принадлежат человеческим мужчинам, а не горгульям. И все же здесь он болтается, становясь с каждой секундой теплее и тяжелее. Я провожу рукой вверх и вниз по его длине, ладонью по толстому кончику, затем вниз, чтобы обхватить набухшие яички.

Из меня вырывается стон, почти выдавая мое положение. У меня перехватывает дыхание, когда Саммер отводит взгляд от летучих мышей и смотрит прямо на мое дерево, бросая свой умный взгляд в тень. Ее губы слегка дрожат, и пока я приношу молчаливые извинения за то, что напугал ее, я замираю, как камень, сжимая крылья.