Ты будешь мой (СИ) - Сакрытина Мария

Сильный порыв ветра швыряет мне в лицо мелкую морось, и ива, у которой я устроилась, качает длинными листьями, точно гладит меня по волосам. Я улыбаюсь, поднимаю взгляд, стирая капли с лица.

И встречаюсь взглядом с юношей-полукровкой, который стоит на изогнутом мосту напротив. Мы смотрим друг на друга, и это не похоже на обычный интерес, с каким на меня всегда заглядываются другие. Юноша старше меня, он похож на иностранца, на его плаще я замечаю незнакомую фибулу в виде не то змеи, не то разжиревшего червяка, исключительно уродливого. «Морской конёк», — всплывает откуда-то в памяти, и жемчужина на моём браслете вдруг теплеет, но я не обращаю внимания. Я смотрю на «конька» и понимаю, что теперь он кажется мне красивым. Что в воде он изящен — изящней даже змеи. И что на самом деле он немного отличается от того, что на фибуле. Именно такой знак я уже видела на синем фоне… где-то. Где?

Юноша приникает к поручню, и я снова смотрю ему в глаза. Ветер шелестит ивовыми листьями, мои волосы путаются в гибких веточках — точно в зубьях расчёски. Я вижу, как незнакомец смотрит на них, и в его глазах восхищение, но не такое, как у Марка. В его глазах есть что-то, от чего у меня ёкает сердце, и хочется одновременно отвести взгляд и смотреть ещё. «С ним мне не было бы скучно», — отстранённо думаю я, разглядывая его лицо. Он красив, но не это меня трогает. Он мне знаком. У меня странное ощущение, что я уже где-то его видела. Только где?

Юноша перегибается ко мне через перила, улыбается и, спустя мгновение, что-то произносит — но ветер уносит его слова. Я тянусь к нему, тоже начиная улыбаться. И соскальзываю с поручня.

Мой кошмар сбывается. Вода, холодная, мерзкая, заливается в нос, я кашляю, и она хлещет в горло, давит на грудь. В глазах — красные круги на зелёном стекле воды, ледяной, отвратительной. Я падаю всё ниже и ниже, хоть и дёргаюсь неумело, пытаясь выплыть. У меня мутится в голове, и какое-то, бесконечно странное мгновение мне кажется, что вода во мне — это нормально. Что воздух не так уж и нужен. Что всё вокруг скорее родное, чем отвратительное. Что я не умираю, а наоборот — возвращаюсь домой.

А потом меня хватают за руку и больно дёргают вверх.

Я прихожу в себя на траве, мокрая и дрожащая, как слепой котёнок. Надо мной поблёскивает фибула в виде морского конька, а на мою грудь ритмично и с силой надавливают.

И уже после приходит осознание того, что я наконец-то могу дышать. Я захлёбываюсь кашлем.

Юноша с моста держит меня всё время, пока я выплёвываю воду, а потом мокрым платком вытирает мне рот. И подрагивающим от озноба голосом говорит:

— К-какая же т-ты смешная, р-русалочка, — а, когда я поражённо смотрю на него (тоже выстукивая зубами бешеный ритм), добавляет: — Ты даже плавать не умеешь.

В его речи слышен сильный акцент. Мягкий, даже приятный, но сильный.

— К-к-какая р-р-русалочка? — шепчу я, и он смеётся — так весело и заразительно, что мгновение спустя я смеюсь вместе с ним.

Мне хорошо.

Минут десять спустя мы сидим на укромной поляне, среди колокольчиков, укрытые яблонями и кустами, кажется, малины. Припекает выглянувшее солнышко, и я снимаю с себя мокрую кофту, остаюсь в блузке, прилипшей и неприлично-прозрачной от воды. Юноша-ныряльщик не сводит с меня глаз, и я отчего-то не чувствую себя оскорблённой, скорее, наоборот.

Он красив. Я успеваю оценить его фигуру — он тоже снял плащ со своей странной фибулой, но его рубашка светло-голубая с зелёными переливами. Дорогая — он явно из богатой семьи. Я хочу узнать его имя, но он меня опережает.

— Арин? Тебе это имя не подходит, — говорит он задумчиво.

Я обижаюсь.

— Что в нём плохого?

— Плохого? — переспрашивает он. — Ничего. Оно красивое. Просто тебе не подходит, — он всё ещё смотрит на меня, но из-под ресниц. — Тебя должны звать иначе. Сарья? Санна? Санса?.. Да, — добавляет он, усмехаясь, — как дочь моря, — и, поймав мой взгляд, обезоруживающе улыбается. — Извини. Я всегда говорю, что думаю, и вечно попадаю впросак. Просто ты действительно напомнила мне морскую деву. Это так странно — увидеть такую вдали от дома.

— Дома? — повторяю я, и он кивает.

Оказывается, он инессец. Теперь уже я смотрю восхищённо — так издалека! И действительно чужак. Какое-то время он рассказывает мне про свой остров. Про море. Я пытаюсь представить мир, где больше воды, чем земли. У меня плохо получается.

— А почему русалка? — вспоминаю я, наконец.

Он снова улыбается, немного смущённо

— Просто ты сидела так… Морские девы любят сидеть так же на камнях и утёсах. А ещё на ивах, если заплывают в реки — но это редко. В реках для них вода неприятна… И волосы, — он тянется, подхватывает мою прядь, и я цепенею от изумления. — Такие волосы только у морских дев. Ну и голос. Знаешь, я тогда хотел услышать твой голос — когда позвал на мосту. Арин? — он встречается со мной взглядом и быстро убирает руку. — Извини. Мне говорили, что в Дугэле не принято касаться друг друга без позволения. Я никак не привыкну.

— Ага, — выдавливаю я.

Мы сидим ещё около часа, болтая о море и русалках. Мне интересно слушать про морских фэйри — инессцы их не презирают и даже не только терпят. Это кажется удивительным. Разговор то и дело сводится к порядкам в Инессе, и как там всё отличается от Дугэла.

Когда за деревьями неподалёку проносится стайка младшеклассников, я вспоминаю про Марка, что обещала ему ждать у школы после уроков.

Инессец кивает, когда я начинаю прощаться. И вдруг говорит:

— Мы ещё увидимся, Арин? Мне бы этого хотелось. С тобой я чувствую себя как дома.

Я отвожу взгляд и резко киваю. Мы уславливаемся встретиться в первый выходной день, в полдень на этой же поляне.

Инессец провожает меня до ворот и целует на прощание руку. Я вспыхиваю, и он снова извиняется: забыл про прикосновения. Разрешаю касаться меня, когда ему захочется, и он смеётся, говоря, что это звучит дико. Смеёмся вместе.

Уже по дороге в школу понимаю, что не спросила его имя. И что мне действительно не было с ним скучно.

И я правда хотела бы, чтобы он меня касался. Это приятно.

Мир на мгновение становится вверх-тормашками, но приходит в себя, когда на меня неожиданно налетает Марк: он отправился меня искать. Марк видит мою мокрую кофту, растрёпанные волосы, краснеет и допытывается, кто посмел меня обидеть.

Смеюсь, совершенно счастливая.

Марк провожает домой, берёт с меня слово, что я непременно сейчас же отправлюсь в купальню, или он приведёт мне лекаря. Или маму. Обещаю. Рассказу про то, как я упала в Лэчин, Марк не верит. Но мне больше нечего ему сказать, и он, хмурясь, пытается обосноваться в моей комнате с учебниками, но я выпроваживаю его вместе с ними.

Меньше всего мне хочется сейчас его видеть.

— Марк, а ты умеешь плавать? — спрашиваю я напоследок.

Он смотрит на меня, как на сумасшедшую. Бурчит, что непременно придёт завтра утром. Конечно — как и всегда. Хочет отправить сокола с письмом вечером, справиться о моём самочувствии, и чтобы я пообещала ответить. Обещаю и это.

Про танцы никто из нас не вспоминает.

К вечеру — к приходу мамы — меня сваливает жесточайшая простуда. Болею все выходные.

То и дело мне снятся воды Лэчина. На это раз они не давят, а принимают меня, и это так же естественно, как дышать.

И ещё видится юноша-инессец, ждущий меня в Вечном саду.

Интересно, правда ждёт?

ГЛАВА 2. Илва

Когда я кричу, я никогда не заикаюсь. Поэтому я очень часто разговариваю с подданными криком. У меня хорошо получается.

В тот раз я много кричала. Горло потом болело надсадно, но я не обращала внимания. Мне казалось: еще немного и земля взорвётся каменными гейзерами от моего гнева. Впрочем, обошлось. Она только дрожала — мелко, в такт моему сердцебиению.