Марфа Метель - Ученица палача (СИ)
— Хочешь сказать, что баронесса?..
— Не думаю, она всё же женщина. Но она может знать, что происходило в поместье барона за эти пять лет интересного. Возможно, он воспитал преемника. А то, что она напугала тебя вчера дамской игрушкой, просто… барон научил свою приёмную дочь отбиваться от настойчивых ухажёров.
— Но списывать со счетов её не стоит, — возразил Илиан. — Я уже приказал установить слежку за ней и за домом.
— Попробуй наладить с ней отношения. Помирись. Вотрись в доверие. Необходимо узнать, кого Перрэ воспитал себе на замену и сделать так, чтобы он перешёл на службу нашему Дому.
— Ты настолько уверен, что есть приемник?
— Абсолютно, — Тигран похлопал по папке с документами. — Почитаешь и сам поймёшь.
Илиан собрал со стола папки с документами, сунул подмышку и направился на выход.
— Илиан, — окликнул блондин, — ты поаккуратнее с примирением, а то Бледная Моль, не ровён час, сожрёт. И буду звать её Чёрная Вдова.
Темноволосый ничего не ответил, страдальчески закатил глаза к потолку и вышел из кабинета.
Манон Авье, баронесса Перрэ
ДУРА! ДУРА! ДУРА!
Таким эпитетом награждала себя Манон, швыряя метательные ножи в мишень.
Бросок — дура! Бросок — дура! Однако взвинченное состояние совершенно не мешало меткости.
Надо же было так подставиться на этом балконе. Демон их раздери!
Учитель… нет, теперь — отец… почему не сказал ей, что удочерил её. Не сказал, что назначил её наследницей. Вечно его секреты, тайны, недомолвки. Пойми сама, додумайся, распутай…
Так. Стоп. Хватит терзать себя одними и теми же «почему». Необходимо решить, оставлять «баронессу Перрэ» в городе или услать в поместье? С одной стороны, глаза и уши в свете. С другой — лишняя трата времени на приёмы, рауты и прочую, столь нелюбимую светскую чушь…
Сейчас траур, значит, светские обязанности минимальны. Да вряд ли она будет пользоваться особой популярностью… если только найдётся охотник до приданого. Решено, оставляю, услать в провинцию всегда успеется.
Ножи закончились. Гнев ушёл. Взяла под контроль эмоции, укротив свой бешеный темперамент, который временами вырывался из-под жёсткого контроля. Она вновь была спокойной и собранной. Такой, какой её сделал барон.
Чердак — её любимое место, здесь всё было оборудовано для тренировок. Все возможные манекены и мишени для отработки ударов, метания ножей, стрельбе из арбалета и её любимых плетей.
Они с Учи… отцом проводили здесь много времени, когда приезжали в город. Первый год она выползала отсюда на карачках, но лучше так, чем скучнейшие уроки этикета, танцев, флирта, правильного ведения светской беседы о погоде… Её учили всему. Но в основном владеть оружием, выслеживать объект в лесу и в городе, уходить от слежки самой, скакать на лошади в седле и без. Она великолепно овладела искусством изменять себя до неузнаваемости. Но главное — её учили убивать. Барон Перрэ — Палач — служил Герцогской короне. Тайным шпионом и убийцей. Работа у него такая. А она его эксперимент, удачный, надо сказать, как считал барон.
Манон не любила вспоминать то, как они познакомились пять лет назад. Вернее, те дни, что она пережила до встречи с ним.
Она очнулась на берегу реки голая, мокрая, трясущаяся от холода, сжимая в руках скулящего щенка. Над ней стояли люди, мужчины. Их было пятеро. Один из них богато одетый полноватый мужчина лет пятидесяти с неприятным лицом попинал её в бок. Приподнялась.
— Ты кто такая? Откуда взялась на моей земле?
Задумалась, напомнили о вопросах, пнув по ногам. Поморщилась от боли. И честно ответила:
— Я не знаю.
— Что, и имя свое не знаешь? — прошипел толстяк.
— Не-ет… не знаю… не помню… — проскулила она, ужас накатывал волнами. Кто я?! Где я?! Кто эти люди?! Почему мокрая? Почему голая? Почему, почему, почему….
— Господин, а щенок-то у неё не шваль безродная, — вякнул один из мужчин.
— Где собаку украла? — заорал толстяк.
— Я не знаю-ю-ю, — едва не плача от беспомощности и прижимая мокрого щенка ещё плотнее. Толстяк снова зло пнул по ногам и приказал:
— Донат, берите эту тварь — и в замок, заприте внизу, мы с Клодом будем позже.
Молодой человек с нервным, красивым, но каким-то болезненным лицом, не отрываясь, смотрел на неё, облизывая губы. Передёрнуло от его взгляда и этого облизывания.
— Дядя, а можно я её себе заберу?
— Понравилась? — толстяк похабно осклабился, — забирай, Клод, не жалко. Пора и тебе обзавестись персональной игрушкой.
Молодой человек шагнул к ней, присел на корточки, заглянул в перепуганные глаза. Взял в руку чёрную мокрую прядь и потянул на себя. Она вынуждена была податься к нему.
Никогда не забудет эти водянистые, практически бесцветные глаза с маленькой точкой зрачка. В них было столько предвкушения и обещания… боли, её боли.
— Ты будешь моей первой и любимой игрушкой, моей зверушкой. Я постараюсь играть с тобой долго-долго. Твои крики будут сладкой истомой разливаться по моей крови. Твоё тело узнает непередаваемые муки боли. Я буду доводить тебя до грани — желания смерти, но ты не получишь избавления. Ты будешь жить для меня, у моих ног. Ты — непомнящая. Я создам твои воспоминания, слеплю из тебя похотливую суку, жаждущую моих прикосновений и страшащуюся их…
— Клод, не хочу прерывать, слушал бы и слушал, — перебил дядя. — Напоминаю: мы спешим к твоей невесте. А с этой наиграешься вечером.
— Вы поняли, девку — в подвал, щенка — на псарню, — это сказано уже слугам. — В плащ только заверните, чтоб не заболела и не сдохла раньше времени.
Она не помнила свою жизнь до Клода. Но если бы помнила, жизнь поделилась бы на ДО и ПОСЛЕ.
А её новая жизнь началась с него. Не самое хорошее начало. Как оказалось, у неё высокий болевой порог. Она могла долго терпеть боль и хохотать ему в лицо, ну да, реакция у неё такая на боль. Он истязал её три дня. С перерывом на сон, его сон и её забытьё. Три дня между жаждой своей смерти и жаждой убийства этого психа. Он пытался сломать её, сделать послушной его желаниям сукой. Она, не помнящая себя прежней, не хотела помнить себя сдавшейся, униженно ползающей у его ног. Она провоцировала его, чтоб он сорвался и убил. Но эта скотина всегда вовремя останавливался, ему хотелось видеть её живой… пока живой.
Не знаю, как происходил захват замка. Она висела, распятая на цепях в его спальне. Кровавые седые лохмы завешивали глаза, последняя порка ввела её в состоянии прострации. Пришёл слуга, что-то зашептал Клоду в ухо, и они поспешно удалились. Тела своего она не чувствовала. Ну, давай же, сдохни уже, приказывала она себе.
