Элизабет - Черный Город
Эвангелина заканчивает свое питание одурманенной девочкой и передает её мне. Девочка плюхается мне на руки, едва дыша, её светлые волосы рассыпаются по моим пальцам. Жемчужно-белые пузырьки пены в уголке её рта напоминают мне о той одурманенной девушке, что была со мной ночью, когда я впервые встретил Натали.
— Я ухожу, — говорю я Эвангелине.
Она хватает меня за руку.
- Даже не смей возвращаться к ней. Ты принадлежишь мне!
— Я никому не принадлежу. Это была ошибка.
— Если ты сейчас уйдешь, то между нами будет все кончено. Я никогда не буду с тобой, — угрожает мне Эвангелина.
Я колеблюсь, запаниковав от мысли, что могу уступить. Эвангелина моя истинная Кровная половинка, девушка, с которой мне суждено быть. Не только из-за того, что она единственная известная мне полукровка. Если я сейчас уйду, то рискую потерять её навсегда и снова остаться одному. Разве что, осеняет меня, я ведь не был совсем один. У меня была Натали. С ней мне никогда не было одиноко. Не знаю, сможет ли Натали меня когда-нибудь простить, но я готов осмелиться это выяснить.
Не говоря больше ни слова, я иду наверх в ломбард. Я уже собираюсь выходить, когда замечаю под витриной прилавка часы Натали. Я оглядываюсь по сторонам, не смотрит ли кто, затем разбиваю стекло и выбегаю на улицу, прежде чем меня кто-нибудь схватит.
* * *
Путешествие до дома Натали не занимает у меня много времени, так как я выбираю передвигаться по крышам. Я спрыгиваю на её балкон и стучусь в окно, жду с минуту, потом стучусь еще раз, на этот раз громче, на случай, вдруг первый раз она меня не слышала. Занавеска дергается и голубые глаза Натали внимательно смотрят на меня сквозь крошечную щель между шторами.
— Натали…
Она закрывает шторы, тем самым, отсекая меня.
— Пожалуйста, позволь мне все объяснить, — говорю я через стекло. — Прости меня.
Я жду на балконе, молясь, чтобы она впустила меня, но через час понимаю, что этому не бывать. Я кладу её часы на балюстраду, надеясь, что она их найдет. Это не очень-то годится для примирения, но мне нужно, чтобы она знала, что я очень сожалею обо всем том, что между нами произошло. Как же я могу доставить ей сообщение? И мне на ум сразу же приходит одно имя. Как только я оказываюсь дома, хватаю телефон и звоню Жуку.
Как я и надеялся, на звонок отвечает Дей.
— Ты вообще в курсе, который час, Эш? — говорит она, плохо соображая.
— Да, да, прости. Как Жук?
— Жив. Тебе что-то нужно?
— Да. Я хочу попросить тебя об одолжении.
"Лишь бы это сработало", — надеюсь я.
НАТАЛИ
Я слышу, как Эш уходит, но я не бросаюсь за ним. Я не могу.
Моя подушка мокрая от слез, но они не могут смыть боль, сколько бы я, ни плакала. Вид целующихся Эша и Эвангелины преследует меня, о чем бы я ни думала. Мне кажется, что я схожу с ума. Он разбил мне сердце. Ах да, это же её сердце. Оно же не было моим, чтобы мне его разбили. Что на самом деле причиняет боль, так это то, что я все еще чувствую то же, что и раньше по отношению к нему. Я люблю его больше, чем когда-либо. Он все еще тот парень, с которым мы бегали по крышам, с которым играли в снежки. Сейчас это уже не имеет такого уж значения. Я не его Кровная половинка. Если он и хотел меня когда-то, то причиной тому было только украденное сердце.
Моя грудь усиленно пульсирует, и я беру одну из моих таблеток от сердца, хотя я знаю, что таблетки не помогут мне избавиться от этой душевной боли. Я переворачиваюсь на спину и устремляю взгляд в потолок. Начинаю ощущать, будто комната сжимается вокруг меня, это клаустрофобия. Как будто стены начинаю приближаться со всех сторон, как в моем сне. Я заставляю себя встать с кровати и подойти к балкону, чтобы вдохнуть немного свежего воздуха. На балюстраде замечаю какой-то небольшой предмет. Это же часы моего отца!
Должно быть, это Эш вернул их мне. Я тронута этим жестом, но я все еще зла на него.
Я провожу пальцем по циферблату, любуясь, как он сверкает в лунном свете. Мой палец останавливается. Я внимательно приглядываюсь к часам, повернув их к свету. Костяная поверхность отливает золотом.
Во мне поднимаются смешанные чувства ужаса и недоверия.
Я припоминаю, что уже видела подобное мерцание раньше: на черепе Бастета в музее. Что там говорил Себастьян? Зубы Бастета пропитаны ядом? Вот что придает золотой оттенок кости.
Я бегу к своей тумбочке и вытряхиваю содержимое своей шкатулки прямо на кровать. Флакончик Золотого Дурмана выкатывается на простынь, мерцая все тем же металлическим блеском, что и кость Бастета.
Я прикрываю рот, чтобы не закричать, когда правда поражает меня.
Золотой Дурман смешан с ядом Бастета.
И есть только одно место в городе, где можно достать яд Бастета.
В лаборатории штаб-квартиры Стражей.
* * *
Мальчик-Бастет свернулся в углу калачиком, хвост обвивает нагое тело. Ноги его прикованы к стене. Он истощен, и синяки покрывают его загорелое, коричневое с пятнами туловище. Что же они делали с ним?
Они делали это и с Эвангелиной. Должно быть, она была очень напугана, ведь она была всего лишь маленькой девочкой. Как бы я ни хотела ненавидеть её, не могу. Они жестоко обращались с ней и отобрали единственный шанс на любовь, отдав её сердце мне. Я тоже ненавижу их за это, хотя и знаю, что мама сделала это для того, чтобы спасти меня. Но она не должна была оставлять Эвангелину в сознании, когда ей вырезали сердце, это было просто жестоко.
Я осторожно вхожу в клетку мальчика. Я нашла ключ от его оков в ящике Крейвена. Это сводит меня с ума, когда я думаю о том, над чем Крейвен и моя мать работали в последние недели. Это объясняет, зачем им нужно было так много Дарклингов: им просто нужно было где-то брать Дурман. Единственный вопрос, который возникает у меня: зачем? Чего на самом деле мама хотела добиться, загрязняя, таким образом, Дурман? Если горожане выяснят, что их правительство осознанно шло на отравление детей, они просто взбунтуются. В этом нет смысла. Не удивительно, что она была так заинтересована в том, чтобы обвинить в смерти Криса Эша — ей нужен был козел отпущения. Она провела нас всех.
Мальчик поднимает голову и смотрит на меня своими яростными золотыми глазами. Только кончики его изогнутых саблевидных зубов видны снаружи. Остальная их часть втянута внутрь черепа.
— Я собираюсь выпустить тебя, но ты должен пообещать мне, что не причинишь мне вреда, — говорю я.
Он кивает.
Я знаю, что это большой риск, но мне все равно. Я больше не позволю матери вредить здоровью "испытуемых", так же, как она мучила Эвангелину. Я отпираю металлические оковы, удерживавшие мальчика за лодыжки. Он вскакивает на ноги, хватает меня за горло и толкает на жесткий пол клетки. Меня охватывает паника, когда он начинает скалить зубы. Я царапаю ему руки. Я не хочу умереть вот так, пожалуйста, только не так, не так, как погиб отец.
