Мэгги Стивотер - Жестокие игры
Мне не требуется много времени для того, чтобы понять: Тисби полностью изменился теперь, когда начало фестивалю уже положено, а шторм закончился. Если не обращать внимания на разбросанную кругом дранку и сломанные ветки, все выглядит так, будто ветром на остров нанесло множество людей и палаток. Вся та часть дороги от Скармаута, где не торчат камни, окружена навесами и лотками всех возможных видов. Там, где я недавно помогала Дори-Мод установить ее палатку, теперь этих палаток целый город, и он населен местными, которые пытаются соблазнить туристов своим товаром. Кое- где я замечаю торговцев, которых уже видела, когда мы с Брайаном Кэрролом пробирались сквозь праздничную толпу. Но много и незнакомых лиц; в палатках и на лотках продаются разные вещицы, раскрашенные в цвета наездников, кое-как намалеванные портреты фаворитов, подушки, чтобы наблюдать за бегами, сидя на утесах, и не подмочить при этом задницу.
Меня вдруг охватывает тревожное ощущение, что бега вот-вот начнутся. Я внезапно по-настоящему осознаю, что осталось всего несколько дней до того, как мне предстоит отвести Дав на песчаный берег, и я чувствую себя совершенно не готовой к этому. Я ничего не знаю о бегах. Вообще ничего.
Меня отвлекает от моих страхов Джозеф Берингер, который выпрыгивает откуда-то сзади и приплясывает вокруг меня, распевая глупую и немножко непристойную песенку о моих шансах и о моих юбках.
— Да я вообще юбки не ношу! — огрызаюсь я.
Особенно в моих снах, — откликается он.
Я думала почему-то, что моя заявка на участие в Скорпионьих бегах вызовет некоторое уважение ко мне, — но, как то ни удивительно, ничего не меняется.
Я не обращаю внимания на Джозефа, и это мне немножко помогает, хотя бы потому, что происходящее знакомо и понятно, и пробираюсь сквозь толпу к палатке Дори-Мод, стараясь, как и Джозеф, не наступать в лужи. Я слышу шум с пляжа, он доносится даже сквозь гомон толпы, суетящейся в торговом ряду. Но чем-то этот шум отличается от обычного шума тренировки, и я не уверена, только ли в том дело, что на песчаном берегу собрались сейчас все сразу, а бега уже совсем близко.
— Пак!
Дори-Мод замечает меня раньше, чем я замечаю ее. Она одета по-праздничному, на ней традиционный шарф и резиновые сапожки — сочетание, которое одновременно выглядит и нелепым, и, к несчастью, весьма характерным для Тисби.
— Пак! — снова окликает она меня, на этот раз встряхивая бечевку с ноябрьскими колокольчиками, и этот ее жест привлекает внимание по меньшей мере двух туристов рядом со мной.
Дори-Мод аккуратно кладет колокольчики обратно на стол перед собой так, чтобы виден был ценник.
— Привет, — говорю я.
Со стороны пляжа слышен громкий крик, и меня он почему-то очень тревожит.
— А где твоя лошадка? — спрашивает Дори-Мод. — Или ты собираешься тренироваться там без нее?
— Я вчера вечером проскакала на ней от самого Хаетуэя. Так что у нее перерыв, а я собираюсь понаблюдать за тренировкой с утеса.
Дори-Мод молча окидывает меня взглядом.
— Это стратегия, — говорю я. — Я разрабатываю стратегию. Бега — это не только умение скакать на лошади, знаешь ли.
— Я ничего об этом не знаю, — отвечает Дори-Мод. — Кроме того, что лошадь Яна Прайвита, похоже, выглядит очень перспективной, если это та же самая, что была у него в прошлом году.
Я вспоминаю, что Элизабет как-то рассказывала: Дори-Мод ставит на лошадей. По словам мамы, все пороки выглядят пороками только тогда, когда смотришь на них с точки зрения общественных приличий. А порок Дори-Мод может быть для меня полезным.
— А что еще ты знаешь?
Дори-Мод протягивает руку, чтобы понадежнее закрепить хлопающий край полотна своей палатки, и говорит:
— Я знаю только, что расскажу тебе больше, если ты придешь сюда после своих наблюдений и часок присмотришь за палаткой, пока я буду обедать.
Я мрачно таращусь на нее. Это снова не то, что может быть полезным для меня как наездницы.
— Я подумаю. А что там за шум на берегу, не знаешь?
Дори-Мод завистливо поглядывает на дорогу, ведущую к пляжу.
— Ох, это все Шон Кендрик.
Меня охватывает любопытство.
— А что с Шоном Кендриком?
Они тащат туда его красного жеребца. Мэтт Малверн и другие парни.
— С Шоном?
У Дори-Мод такой вид, словно она сожалеет о том, что прикована к своей палатке и не может очутиться там, внизу, чтобы самой на все полюбоваться.
— Его я не видела. Тут все говорят, что он не будет участвовать в бегах. Что они с Бенджамином Малверном поцапались из-за этого жеребца и он уволился. Кендрик, я имею в виду.
— Уволился?!
— Ты что, глухая? — Дори-Мод трясет колокольчиком прямо у моего уха. И кричит кому-то за моей спиной: — Ноябрьские колокольчики! Лучшая цена на всем острове! — Иногда Дори уж слишком напоминает мне ее сестру Элизабет, и не с лучшей стороны, — Это ведь просто разговоры? Говорят, Кендрик хотел купить жеребца, а Малверн отказался его продавать, вот Кендрик и ушел от него.
Я думаю о том, как Шон пригибался к спине красного жеребца, скача без седла наверху, по утесам. О том, как легко они понимают друг друга. Я вспоминаю и то, как выглядел Шон, стоя там, на окровавленном фестивальном камне, и как он называл свое имя, а потом имя Корра, как будто по сути они — единое целое. О том, как он говорил мне: «Небо, и песок, и море, и Корр…» Я ощущаю несправедливость случившегося, потому что, если не считать мелкой формальности, Шон Кендрик вроде бы давно уже владеет Корром.
— И что же они там делают без него?
— Да откуда мне знать? Я только видела, как они прошагали мимо меня, а Мэтт Малверн с таким видом, словно у него сегодня день рождения.
Теперь ощущение несправедливости крепнет. Я внезапно меняю свои планы, решив не подниматься на утес для наблюдений, а, наоборот, спуститься вниз и выяснить, что происходит на песчаном берегу.
— Пойду-ка я туда.
— Только не заговаривай с сынком Малверна! — предостерегает Дори-Мод.
Я уже отошла на несколько шагов, но тут останавливаюсь и оглядываюсь через плечо.
— Почему нет?
— Потому что он и ответить может!
Я спешу вниз по каменистой тропе, мимо последних лотков и палаток; поскольку тропа уходит вниз весьма круто, здесь торговцы уже не могут как следует поставить свои столы, и чем дальше вниз, тем становится тише. А внизу красного жеребца окружают четверо мужчин. Я узнаю крепкую фигуру Мэтта Малверна, узнаю и того, кто держит повод, — это Дэвид Принс, он частенько появляется на ферме Хэммондов неподалеку от нас, — но остальные мне незнакомы. Вокруг четверки собрались широким кругом зеваки, они кричат и смеются. Мэтт что-то им отвечает. Корр вскидывает голову, чуть не выдергивая руки человеку, который его держит, и посылает в море зов, высокий, пронзительный.
