Саша Глейзер - Абсолем
Не сговариваясь, мы как-то обоюдно решили никому ничего не сообщать. Её бы замучили официальными в таких случаях процедурами, хотя в каких таких случаях? Ничего подобного ранее не происходило. Чтобы демон похитил человека, ухаживал за ним, а потом добровольно отпустил… Да Софию бы заморили вопросами, а ей нужен был покой, так как беременность действительно проходила очень тяжело. Её тело было не подготовлено, она ведь не планировала, да и кто сейчас рожает сам для себя? Я не смог приобрести всё необходимое для родов, не вызывая подозрений, поэтому мы готовились сделать это по старинке: тазы с теплой водой, полотенца и обычные антисептики и обезболивающее. Благо этого добра у меня было предостаточно. София не выходила из дома, чтобы никому не попасться на глаза. Она не хотела никого видеть. Всё необходимое я ей приносил. Как самая настоящая нянька, я с утра начинал готовить, чтобы каждый день она ела только самое свежее. Когда она отдыхала днем, я драил дом, чтобы не было ни пылинки. Вечерами я развлекал её чтением или старыми настольными играми. Иногда она что-то писала в своём дневнике, иногда писала письма домой, врала в них, конечно, но иного выбора у неё не было. Должен сказать, это было с моего молчаливого одобрения, ведь всё, что могло нарушить наш хрупкий мир, меня пугало. Я боялся, что их у меня отберут: мою девочку и внука. Да, мне пришлось сказать, что София моя племянница. Соседи однажды заметили ее, когда она дышала свежим воздухом на крыльце. И конечно, у людей могли возникнуть вопросы, почему незнакомая беременная женщина живет в моем доме.
С каждым днем Софии становилось всё хуже. Я никогда не видел, чтобы беременная так мучилась, хотя повидал немало — когда-то мать Дмитрия работала в производственном секторе компании «Новая жизнь». Там бывали тяжёлые случаи, но то, что переживала София, было за гранью. Плод высасывал из неё все жизненные силы. Сама она стала худенькая как тростинка, хрупкая, но живот был каких-то неимоверных размеров. Вначале я думал, что близнецы, но затем нашёл свой старый портативный скриннинг — ребёнок был один. В последние недели беременности София не могла встать с кровати даже с моей помощью. Я кормил ее с ложки, обтирал тёплыми влажными полотенцами, убирал волосы. А она лишь благодарно смотрела на меня…
Когда начались схватки, я был готов. По крайней мере, я так думал. Что может быть проще, чем провести процесс деторождения? — скажете вы. Но не забывайте, у меня не было всего необходимого, я не вводил Софию в состояние сна, она мучилась от первой до последней секунды. Своей. Своей последней секунды. Она даже не увидела своего ребёнка. Пуповину я отрезал уже от мёртвой женщины.
Я готов был уничтожить себя. Почему я, старый дурак, не обратился в медицинский сектор? Ведь видел же, что всё серьёзно, что не готова она рожать самостоятельно. Но я так боялся ее потерять, боялся, что ее заберут от меня. И в наказание за свой эгоизм я потерял её навсегда.
Из чувства прострации меня вывел младенец. Барахтаясь в родовой жидкости, он вдруг пронзительно закричал. Как же он кричал, я думал, что оглохну. Так остро, до подкорок пробирало. Я тут же схватил внука и далее всё делал на автомате. Помыл, проверил, провел поверхностный скриннинг. Всё было в норме, ребёнок был совершенно здоров, что было удивительно, учитывая состояние его матери в последние месяцы беременности. Вскоре он замолчал, нет, не уснул, а просто замолчал. Лежал тихо, водя из стороны в сторону огромными, ещё мутными, не сфокусировавшимися зрачками. Он словно давал мне возможность позаботиться о Софии. Решить, что делать дальше. Я отнёс Адриана наверх, в спальню матери. Да, так его хотела назвать София, мы не раз обсуждали имя будущего ребенка. Она говорила, что это дань памяти дедушки по материнской линии. Итак, я отнёс Адриана наверх. Затем вернулся, обмыл Софию, переодел. Оставалось самое сложное. Я знал, что нарушаю все мыслимые законы, храня в подвале вирусные образцы, но они сохранились ещё с прежних времен, когда я брал работу на дом, я их перевёз вместе с остальными вещами. Я спустился в подвал и выбрал вирус илиридия. Не все знают, но это один из немногих вирусов, который приживается и начинает паразитировать в уже мёртвом теле. Я ввёл полторы дозы Софии под лопатку, теперь нужно было действовать быстро, и я позвонил в медсектор.
— Ваше местоположение определено. Вызов экстренный? Высылать медицинскую бригаду?
— Нет, уже не экстренный. Вынужден сообщить о смерти моей гостьи. Она сгорела очень быстро, подозреваю, что это лихорадка илиридия.
— Вы медицинский работник?
Я натужно вздохнул и произнес:
— Говорит профессор Иван Корсаков.
На том конце запнулись на полуслове. Затем быстро затараторили:
— Иван Павлович, это такая честь для меня. На последнем курсе мы разбирали ваши опыты с аккумуляцией энергии сарафов. Уникальные… простите, простите меня… ваша гостья. Скажите, пожалуйста, род деятельности вашей гостьи…
— Смежный с моим, — перебил я, — скорее всего, она контактировала с опасными образцами, когда проводила опыты. Я точно не в курсе, она не успела рассказать. Когда она приехала, то уже плохо выглядела.
Тело Софии забрали через час. Поверхностный скриннинг подтвердил лихорадку илиридия, поэтому вскрытие не делали. Правилами предписано, что в течение суток тело, пораженное подобным вирусом, необходимо кремировать. Софию кремировали в течение получаса — всё-таки моё имя ещё что-то да значило. Удостоверившись, что всё завершено, я поспешил убраться из медсектора, чтобы не столкнуться с родственниками Софии, которым уже сообщили о несчастном случае.
Когда я вернулся, то очень удивился тишине. Я рассчитывал, что меня встретит заливистый младенческий плач, но вместо этого ничего. Тихо, как будто никого и не было. Я молнией взлетел на второй этаж. И только удостоверившись, что он на месте, я вздохнул с облегчением. Он выпростался из пеленки и лежал, покряхтывая. Глаза его по-прежнему ходили ходуном, будто он что-то мог разглядеть. Я подошёл к нему, закутал в смятую пелёнку и прижал к груди. Удивительно, но тёпленький комочек, самое дорогое, что у меня оставалось на свете, и сейчас не разрыдался.
Это был чудо-ребенок. Он никогда не плакал, мог покапризничать, когда был голоден, но по большей части вел себя спокойно. Лежал на спине, задрав ноги к потолку, и все шарил глазами вокруг, будто впитывал всё, что видел. Готов поклясться, пару раз ловил себя на мысли, что у мальца слишком осознанный взгляд для его возраста. Но затем он дёргался, бил по воздуху сжатыми кулачками, пускал пузыри, и впечатление размывалось. Внешне Адриан пошёл в мать. Даже не знаю, что он взял от Димы, разве что упрямый, твёрдый подбородок, да и то смотря с какого ракурса посмотреть. Наверно, Димкины мозги были. Я помню сына в его возрасте, такой же смышленый, хотя Адриан в чём-то даже перещеголял отца: всё раньше — и первые шаги, и первое слово.
