Счастье в декларацию не вносим (СИ) - Снежинская Катерина

– Баста! Расходимся по спальням до утра, – решила Эль.

– Одну минуту, – как всегда вовремя встрял Рернег. – Прошу прощения, но согласно таможенному соглашению, которое на самом деле имеет место быть, мы должны составить акт и зарегистрировать юношу как лицо, официально затребовавшее убежища.

– Да у нас на самом деле даже кровати свободной нет! – возмутилась таможенница. – Какие акты?

– Моя постель свободна, как кентавр в прериях, – мурлыкнула Аниэра, щуря глаза.

Вампирчик гордо выпрямился, элегантно откинул волосы за плечо и… подвинулся поближе к Эль, почти спрятавшись за её спиной.

– А почему это ты? – упёрла кулаки в пышные бёдра стрептизёрша. – Я вот тоже не занятая! Мне, может, тепла хочется?

– За этим в другой угол, дорогая, – пропела техник. – Мы от природы не слишком горячие. Так что поищи грелку где-нибудь ещё.

– Я с вампиром ночевать не буду, – отрезал Рернег.

– А я тем более! – поддал Дамми.

– Тебе-то чего боятся? – изумилась Аниэра.

– У меня переночует, – закончила Эль.

Грядущее соседство её не слишком радовало, но перспектива провести ещё одну ночь за обсуждением очередной животрепещущей проблемы, нравилась гораздо меньше.

– Вот как вы решили, – протянул Валь, про которого все уже успели позабыть. – Что ж, воля ваша.

– Вот именно, – огрызнулась таможенница. – А здесь она ещё и решающая. Поэтому прошу вас покинуть пост.

Василиск бесстрастно поклонился.

– Ты бы с ним поосторожнее, – шепнула на ухо подруге Аниэра.

Эль только плечом дёрнула. Возможные неприятности её сейчас интересовали мало, хватало уже случившихся.

[1] Ваншотну, ваншот – критический удар, «смерть с одного удара».

[2] Вайп – удаление, «стирание» персонажа, безвозвратная смерть героя.

[3] Катала – профессиональный игрок, чаще всего мошенник.

17 глава

Если мужчина может донести вас до постели – вы в форме. Если же нет, то не спешите садиться на диету. Сначала попробуйте поменять партнёра.

Из трактата «О привлекательности». Неизвестный автор

Существует такой тип мужчин, которых иначе как «трогательными» и не назовешь. И не потому, что при одном виде таких сердце щемить начинает, а потому, что не потрогать их просто невозможно, не потискать, по головке не погладить, в одеяльце не укутать и спать не уложить. Будят они в любой, даже самой стервозной женщине, эдакий острый материнско-сестренский инстинкт, а всё остальное как-то на второй план уходит.

Но наравне с трогательными есть ещё и «лучшенетрогательные». Такому вот в глазки печальные заглянёшь, неустроенность его прочувствуешь до глубин сердца, приголубишь, спать уложишь – глядь, а он уже на твоей шее лихим наездником сидит, ножками болтает и только всё смотрит грустно, драматично так, что и согнать его нет никакой возможности.

Вампирёныш оказался из этих, лучшенетрогательных. Он так вздыхал, возясь на полу, так страдал кротко, но жёстко, что Эль сначала ему подушку свою отдала, потом одеяло, затем – ладно уж! – на кровать пустила. И сама не поняла, как в кресле очутилась.

Для крепкого здорового сна кресло мастер, его сварганивший, видимо, не приспосабливал, так как было в нём жёстко, тесно, от окна поддувало зябким ночным ветерком, а, главное, все эти неудобства рождали не самые приятные думы, сводящиеся к одному: «Это как я докатилась до жизни такой?»

Мысли липли, как нагретая солнцем смола, а внятный ответ так и не приходил. Да ещё Дамми то ли во сне, то ли, наоборот от бессонницы, на крыше ворочался, погромыхивая черепицей. В конце концов, Эль не выдержала, выбралась на цыпочках из комнаты, собираясь высказать горгулу всё, что о нём думает. Да не успела: стоило дверь открыть, как увидела горбатый силуэт Хрюка, короткими перебежками перемещающийся от дома к кладбищу – каменный парень с крыши успел спуститься.

Маскировался мальчишка мастерски, передвигался почти бесшумно, земля совсем чуть-чуть подрагивала, а крылья, торчащие над кустами, за которыми горгул прятался, пережидая, особенно помогали ему слиться с местностью.

– Интересно, куда это наш доблестный грим смотрит? – хмыкнула таможенница, зябко потирая ступнёй ногу – роса уже успела выпасть, земля холодила неприятно. – Кто когда хочет, там и шляется.

Куда там смотрел доблестный сторож, так и осталось невыясненным – тишина вокруг стояла, аж в ушах звенело. А вот узнать, чего это начальник охраны между могил забыл, стоило. Потому как последней кладбищенской белочке было понятно: ничего хорошего или даже просто путного, Дамми там позабыть не мог.

Горгула Эль едва не упустила, потому как ей тоже пришлось красться от памятника к памятнику, отмахиваясь от невесть чем возмущённых призраков, которые явно желали поведать о причинах своего волнения, да вот вредная таможенница не давала: кривила рожи, скупо, но выразительно размахивала руками, скалилась, пучила глаза. В общем, всеми силами призывала к тому, чтобы её не замечали. Приведения, с чего-то ставшие особенно обидчивыми, надувались, но послушно, гордо отплывали в сторону.

А каменный паршивец и не думал останавливаться, наоборот, приободрился, перестал прятаться, скорости прибавил и так, почти бегом, добрался, наконец, до самой границы эльфийского могильника.

Откровенно говоря, место это и днём-то выглядело страшновато, а ночью от него вообще откровенно жутью веяло: ровный круг, очерченный плотной стеной деревьев, утыканный такими же тёмными менгирами, напоминал древнее капище или развалины храма, что ли? В общем, даже и на обычном-то кладбище можно отыскать местечки поприятнее.

Вот только Дамми чувствительностью не отличался. Встав под растущими с краю деревьями, он посвистал, подождал, словно ответ хотел услышать, а потом и вовсе присел на корточки.

– Цыпа-цыпа-цыпа! – выдал горгул, изобразив пальцами, будто хлеб крошит.

И вот тут высокая трава зашелестела, двинулась волнами, расходящимися косяком – точь-в-точь вода, когда совсем близко к поверхности плывёт что-то большое, длинное. Эль передёрнуло. Девушка натянула шаль, кутая руки – не то чтобы она испугалась, таможеннику ли кладбищ бояться? Но всё-таки неуютно как-то стало.

– Соскучился, бро? – ворковал Дамми, никакими страхами явно не отягощённый. – Соскучился, пуся? Ах ты кисазая, ах ты ж няшечка моя. Жрямкать хочешь? Ну на, прога ты моя крякнутая! Жрямкай, дарлинг.

Горгул выудил из-под жилетки нечто бесформенное, но довольно объёмное, бросил в траву – шмякнуло мокро и сочно. Эль почти ждала: вот сейчас будет чавканье, или утробное рычание, или ещё что-то такое уместно-кошмарное, но не услышала ничего.

– Ты ж мой заглотик, – нежно умилился Хрюк, – Но всё, по дэхе[1] и харе[2]. Сорян, но ты мне живенький нужон. Баффнул[3] и не ганкай[4], ты же пуся, берега не путай!

Только тут Эль и заметила, что по горгулу медленно-медленно ползёт нечто вроде огромного червяка – толстого, пульсирующего. Таможенница не заорала только потому, что вовремя в рот кулак, обёрнутый краем шали сунула, да ещё и прикусила его. Ну а в следующее мгновение, сразу за желанием вопить, накрыло осознание: никакой это не червяк, а вовсе стриптизёршин потерянный удав, видимо, получивший кормёжку и выпрашивающий добавку. А, может, просто ластящийся в знак благодарности – Дамми-то что, он и не такие ласки выдержит, каменный же.

Хрюк, нежненько, будто кошку, оглаживающий приподнявшуюся у него над плечом треугольную головку змеи, глянул направо, налево, оглянулся, потом вовсе на месте крутанулся, и пошлёпал к ближайшему менгиру. Там снова на корточки сел, пошуровал в траве и от здоровенного каменного «пальца» словно кусок отвалился, а под ним ниша оказалась – небольшая, ладони в две глубиной и столько же высотой. А в нише этой, масляно поблёскивая в лунных лучах, лежали…

Ну, сокровища, наверное?

Хотя вряд ли можно назвать кладом большую медную чернильницу, потерянную намедни Рернегом, и половник, который второй день безуспешно разыскивал Джастин. Их – чернильницу с половником – Эль разглядела отчётливо, но в тайнике ещё много другого лежало.