Лорен Де Стефано - Лихорадка
— У вас губы обветрены. — Она хмурится. — Жаль, что мне нечем это исправить.
— Что с тобой случилось? — спрашиваю я. — Что он сделал?
Она качает головой и гладит меня по щеке. Хотя бы ее ручонка кажется мягкой и знакомой. Это невольно приносит утешение — и я себя ненавижу. С ней произошло что-то ужасное, и виновата я. Потому что оставила ее здесь. Мне следовало бы подумать, что у Вона на нее окажутся свои жуткие планы.
— Мне очень жаль, — шепчу я.
— Тс-с! Я слышу, что он идет. Представьте, что оказались в каком-нибудь хорошем месте, и засыпайте.
Приближаются чьи-то шаги. Ее лицо темнеет от тревоги.
— Тс-с!
Дейдре проводит рукой по моим векам, заставляя их опуститься, и поспешно уходит. Она бежит почти бесшумно. Она не взрывается кровавыми брызгами и не исчезает. Я уверена в том, что она была настоящая. Я слышу, как дальше по коридору закрывается дверь.
Дейдре сказала, чтобы я представила себе, будто нахожусь в каком-то хорошем месте.
Мне снится, что на мне тот свитер, который она связала. Она стоит в отдалении, обхватив ладонями морскую звезду, и моргает, как затвор на фотообъективе. Океан лижет ее и мои ноги, желая нас утопить.
Дейдре навещает меня снова. Не знаю, сколько времени прошло с ее ухода. Минуты? Недели? Я чувствую, как она ослабляет мои фиксаторы.
— Тут есть одна хитрость, — говорит она, заметив, что я проснулась и наблюдаю. — Можно закрепить их на следующей дырке, и они все равно будут выглядеть достаточно тугими, но вы сможете протащить сквозь них кисти рук и стопы. Санитары приходят по расписанию, так что мы, остальные, можем вовремя лечь по кроватям. А вот вами занимаются нерегулярно. Трудно определить, когда именно за вами придут.
— Где я?
Голос у меня звучит хрипло. Горло дерет, и я смутно припоминаю, что мне пропихивали туда какую-то трубку.
Дейдре хмурится. Ее мягкие волосы растрепаны и спутаны, аккуратных косичек больше нет. И на ее теле столько синяков!
— Мы в подвале, — говорит она. — Распорядитель привез вас месяц назад. Вам было так плохо!
Глаза у нее наполняются слезами. Она бережно высвобождает мои руки из фиксаторов, и я пробую сесть. Но после долгого лежания на спине у меня отливает кровь от головы и в глазах снова появляются яркие пятна. Я растираю лоб и моргаю, пока пятна не исчезают.
«Дейдре, — думаю я, — что он с тобой сделал?»
Она совсем еще ребенок, ей девять-десять лет, но она исхудала, как настоящая старуха из первого поколения. Кожа у нее пожелтевшая, сморщенная на локтях и кончиках пальцев, все черты заострились так, что стали заметны кости черепа.
Но я не спешу задать этот вопрос. Какая бы ужасная судьба ни выпала на ее долю, в ней виновата я. Когда я убежала, то оставила ее без ее работы в особняке. Вон мог солгать сыну и сказать, что в мое отсутствие Дейдре лучше поручить дело где-то в другом месте. Линден даже не стал бы над этим задумываться. Он доверяет своему отцу.
Тем не менее вопрос все-таки звучит — помимо моей воли.
— Что он с тобой сделал?
Она качает головой.
— Наверное, начальная подготовка, — говорит она. — Скоро он попробует провести искусственное оплодотворение, — смущенно добавляет она. — Насколько я понимаю, Распорядитель считает, что нашел способ ускорить наступление детородного периода и вынашивание, так что девочки могут рожать детей до наступления естественной половой зрелости.
Эти слова, произнесенные добрым голосом, звучат настолько дико, что мне кажется, будто я сплю. Однако секунды идут, а ничего странного не происходит, не обрушивается потолок, не пытается подо мной провалиться пол.
— Пока ничего не получилось, — продолжает Дейдре, по-прежнему стараясь не встречаться со мной взглядом. Она вдруг опять превращается в прислугу, подтыкая одеяло мне под спину, растирая запястья, чтобы разогнать кровь. — Лидия здесь гораздо дольше меня. Один раз она почти доносила полный срок, но…
Она замолкает.
Лидия. Почему имя кажется мне знакомым? Туман еще не до конца ушел из головы, как и подозрение, будто все это — сон, но я все-таки вспоминаю. Лидия была горничной Роуз; ее отослали после того, как Роуз, сильно переживавшая из-за потери новорожденной дочери, больше не смогла выносить присутствия юной девушки, которая ей прислуживала.
— Дейдре!
Я тяну руки, чтобы обнять ее, утешить. Но ей ни к чему мое утешение. Она отстраняется.
— Кажется, я слышу лифт, — говорит она, глядя на свои судорожно стиснутые пальцы. — Я вернусь, когда смогу.
Она поспешно помогает мне вернуть кисти в фиксаторы и убегает из комнаты.
Когда заходят санитары, я изображаю беспамятство, но сердце отчаянно колотится. Один из них меряет мне давление: я чувствую, как манжетка пережимает мою руку, а потом с шипением слабеет. Слишком высокое. Это повод для немалой озабоченности. Санитары начинают бормотать что-то насчет побочных эффектов и учащенного сердцебиения.
Вокруг меня пульсирует кошмар. Визжанье колесиков, звяканье инструментов. Я чувствую прикосновение к предплечью и жду укола иглы, но ощущаю только легкое давление и слышу писк прибора.
Прохладные сухие руки расстегивают пуговицы на моей рубашке. Что-то неприятное плюхается мне на грудь, кажется, какой-то гель. Нечто твердое движется по моей грудине. Я знаю, что это прибор, а не рука человека. Они проводят очередное исследование. Я чувствую, что я не человек. Эксперимент. Труп.
«Все хорошо. Я больше никогда никому не позволю тебя тронуть».
Но никто меня не спасет.
В конце концов санитары обтирают мое тело, делают записи и удаляются. Я слышу, как один из них где-то далеко спрашивает:
— Как ты думаешь, что он сделает с ее глазами, когда все закончит?
По сосудам растекается какая-то жидкость. И именно теперь начинаются настоящие кошмары. Лица, которые склоняются надо мной, мутируют и разлагаются. Призраки, спешащие по коридору, шепчущие мое имя. Волна крови, расплескивающаяся по кафельным плиткам. Линден, стоящий в дверях.
— Я думала, ты больше меня не любишь, — шепчу я, и он рассыпается прахом.
Так как в комнате нет часов, а голографическое окно неизменно демонстрирует яркий фальшивый солнечный свет, для меня не существует понятий «утро» и «вечер». Я подозреваю, что Дейдре навещает меня по утрам, потому что она всегда растрепана, словно только что проснулась. У меня из рук торчит столько трубок и проводов, что когда она освобождает меня от фиксаторов, это ничего не меняет. Я почти не могу двигаться. Она нашептывает мне что-то приятное, описывает картины своего отца, вслух восхищается множеством оттенков моих светлых волос.
