Шеррилин Кеньон - Страж
– Ты думал, я шучу?
Нуар схватил его за горло. Броня мгновенно исчезла.
Нет смысла отвечать. Нет ничего, что Нуар может сделать, и это будет соперничать с болью, прожить жизнь без Лидии.
Сетх надеялся, что физическая боль отвлечет его от душевных страданий. Эта рана жгла сильней, чем любые перенесенные им истязания.
– Я буду наслаждаться каждой минутой, – зарычал Нуар.
Сетх горько рассмеялся и сделал то, что умел лучше всего.
Взбесил своего хозяина.
– Вперед, покажи мне худшее. Я тебя не боюсь.
***
– Мне так жаль.
Солин даже не обратил внимания на Дельфину, когда прижал к груди тело дочери и заплакал. Душа кричала от потери единственного создания, которое было для него дороже всех на свете. Лидии больше нет, и он словно умер вместе с ней.
Вся его жизнь омрачена жгучими рубцами и душевными муками, но ничто не могло сравниться с этой ужасающей болью. Ничто.
Перед глазами всплывали воспоминания, одна картина сменяла другую. Как Лидия еще малышкой тянет к нему ручонки. Как они оба расстроены и учат язык жестов, чтобы она могла общаться с людьми. Их общее разочарование, когда она только начала ходить на свидания, то, как он придирался и не одобрял каждого ухажёра.
Кошмары, которые он создал некоторым из тех придурков. Никто никогда не мог обидеть его девочку и не поплатиться за это.
До сих пор.
Худшую боль приносило осознание, что он больше никогда ее не увидит. Никогда не сможет насладиться тем, как она пела ему руками.
«Я подвел ее. Это все моя вина. Будь я сильней... быстрей... Почему Страж вместо этого не убил меня?»
Дельфина потянулась утешить его.
– Не трогай меня! – прорычал он.
«Нет никакого утешения. Не сейчас. Никогда.
Неужели Дельфина и правда думает, что какие-то ничтожные прикосновения могут успокоить, когда сердце раздавлено?»
Джерико, муж Дельфины, рванул вперед, словно собирался напасть за оскорбление чувств жены, но Зарек остановил его. Именно эти двое, в конце концов, услышали призыв Дельфины и освободили их из ловушки. Они все вместе бросились на поиски Фоной, чтобы спасти Лидию.
Но опоздали. Если бы они нашли их раньше. Может, тогда он смог бы спасти свое дитя.
«Боги, как я жалею, что Страж не убил меня в тот же день, как пленил. Пережить собственного ребенка, такого не пожелаешь и врагу. Ничто в мире не сравнится с этой агонией».
Маахес подошел ближе.
– Может, я могу чем-то помочь?
– Отвали и сдохни.
Но Маахес не вспылил, просто развернулся и ушел, оставив его наедине с болью. Так же, как и все остальные.
Кроме Зарека.
Прежде чем подойти к Солину, он дождался, когда остальные покинут их.
– Я не собираюсь оскорблять тебя или себя, неся всякую хрень и лабуду. Жизнь – это полный отстой. И мне, как никому, это известно. Но если захочешь пойти и разорвать кому-то глотку за дочь, я с тобой. Просто позови. Чем кровавей будет резня, тем лучше.
Как ни странно, но от его слов Солину стало легче. Он прекрасно понял, о чем говорит Зарек.
– Спасибо.
Но он никогда не примет от Зарека это предложение. Никогда не подвергнет полубога опасности. В отличие от него, у Зарека есть семья. То единственное, чего так жаждал сам Солин.
И в чем ему всегда отказывали.
Он даже никогда не слышал, как родная дочь называет его отцом.
Ни разу в жизни.
Зарек в почтении склонил голову и исчез.
Оставшись один, Солин посмотрел на бледное лицо Лидии. Всю жизнь его сердце распирало от гордости за нее.
Вплоть до сегодняшнего дня. Сегодня не осталось ничего, кроме ослепляющего горя, впившегося когтями в растерзанную душу.
Он коснулся ее кожи, пытаясь очистить. Столько крови. Как кто-то мог сотворить такое с его доброй и милой дочерью?
Как?
«Я его убью».
Солин дал себе клятву. Он не знал как, но он собирался добраться до ублюдка и разорвать его на куски.
Вот что получаешь, доверившись кому-то. Ему ли не знать этого? Среди них есть предатель, и это предательство стоило Лидии жизни.
Он найдет стукача и искупается в его крови.
Но сначала займется похоронами дочери.
***
Лидия со стоном распахнула глаза, чувствуя себя паршивей некуда.
«Что я съела? Где я?»
Оглядевшись, она поняла, что лежит в роскошной кровати с льняным балдахином. Шумели волны, в воздухе витал запах моря. Над кроватью висел золотой диск и хрустальная люстра. На потолке танцевали сотни солнечных зайчиков.
Лидия нахмурилась, когда поняла, где находится. Дома у Солина.
«Но почему я здесь?»
Почему на ней ослепительное белое платье?
«Боги всемогущие! Оно в кружевах и оборках. Фу!»
В это ее нарядил отец, и она бы согласилась надеть такой наряд только после тяжелой черепно-мозговой травмы... или смерти.
– Проклятье, Джордж, я на сегодня хотел белые. Белые! Ты меня слышишь?
Лидия вскочила от сердитого крика Солина. Никогда раньше она не слышала, чтобы отец разговаривал с Джорджем в подобном тоне. Обычно он проявлял к своему камердинеру безграничное терпение. По сути, Джордж был больше членом семьи, чем прислугой.
Зевнув, она потянулась и села как раз в ту минуту, когда Солин вошел в комнату.
Он замер, уставившись на нее, а потом мгновенно переместился через комнату, схватил Лидию и стиснул в крепких объятиях. Она едва могла дышать.
– Ты меня раздавишь.
Лидия не знала, кто был сильней удивлен ее вскриком: она или отец.
Потрясенная до глубины души она посмотрела на Солина, а тот в свою очередь шокировано уставился на нее.
– Это ты сказала?
Лидия прикоснулась к горлу, со страхом пробуя ответить вслух.
– Мне кажется, да.
«Милостивые боги, я могу говорить... Но как?..
И все же, почему я у Солина?»
Она продолжала об этом думать, совершенно не зная ответа.
– Что я здесь делаю?
Солин нахмурился, пытаясь осознать происходящее.
Лидия жива.
Жива!
Он планировал всего через несколько часов заняться погребением. Но вот она перед ним: целая, невредимая, здоровая и...
Живая.
Он продолжал повторять это слово, потому что никак не мог поверить.
«Страж не убил ее?»
Это просто уму непостижимо. Пока он занимался приготовлениями, Лидия пролежала здесь два дня. Не было ни пульса. Ни сердцебиения. И вот теперь она сидит перед ним, как ни в чем не бывало.
– А ты не помнишь событий прошлой недели?
Лидия покачала головой.
– Я была дома. Помню, что очень сердилась, правда не знаю почему. Потом очнулась здесь. Это ты меня перенес?
