Элиот Финтушел - Вас обслуживает Гвендолин
Так или примерно так я сказала женщине, которая сидела рядом со мной в автобусе. Прямо взяла и брякнула ни с того ни с сего: мол, если бы я говорила, что он — обыкновенный лось, меня можно было бы прямо сейчас закатать в сумасшедший дом, но дело в том, что он не просто лось. Он одновременно и лось, и человек, и это абсолютно нормально. То есть в этом нет ничего удивительного. Каждый может быть чем угодно и в то же время оставаться собой. Так я и сказала той женщине. Если, говорю, какой-нибудь ученый скажет, что видит только человека, это будет означать, что он смотрит на предвыборный значок под каким-то одним определенным углом, не так ли? Такое мое мнение, мисс. В конце концов, мы живем в Америке, а не где-нибудь еще, и каждый имеет право думать так, как он считает правильным.
А она мне ответила:
— Разумеется, милочка, мы живем в Америке, а не где-нибудь еще, поэтому будь добра — убери с моих коленей свою сумку, о'кей?..
Мне хотелось найти Винни, потому что он мой ангел или что-то вроде того. Я знала, что даже если он за что-то на меня сердится, я сумею пробиться к нему, какими бы толстыми стенами он от меня ни отгородился. Конечно, иногда он выглядит как самый настоящий Форт-Винни, но для меня это не крепость. Во всяком случае, не с такими новостями… Я расскажу ему все, что узнала и поняла, и он тоже поймет. Поймет, даже если я скажу, что мой муж — лось-оборотень и что я только рада этому и люблю его. Даже если это прозвучит глупо, я все равно должна рассказать Винни. С тех пор как он уволился из нашей кафешки, я видела его только в автобусе (отражения в оконном стекле, конечно, не в счет), поэтому я стала искать его именно в автобусах, пересаживаясь из одной машины в другую. Это, кстати, оказалось недешево, поскольку стоимость билета включает только одну бесплатную пересадку.
Так я проездила несколько часов, но Винни так и не встретила. Зато выйдя на последней остановке, я вдруг подумала, что «Папикс» находится всего в трех-четырех кварталах и что было бы очень славно зайти туда повидать девчонок. Словом, я отправилась на Глайд-стрит, и что же вы думаете? Угадайте, кто сидел в «Папиксе» у стойки и трепался с Джоан и Лили?!
Винни я узнала еще до того, как толкнула стеклянную дверь, хотя он и сидел ко входу спиной. На нем была эта его джинсовая курточка и вязаная шапка. Винни не спеша помешивал ложечкой кофе со сливками. «Кремора»[2] и два сахара — или я не знаю этого парня!.. Когда я вошла, колокольчик под притолокой звякнул, и Винни обернулся. Конечно, он меня увидел и узнал, но — вот странность — не вскочил и не поздоровался. Так и остался сидеть, повернувшись ко мне вполоборота и болтая с Лили, словно ничего не произошло.
— Винни, — сказала я. — Здравствуй Винни! Ты что, не рад мне?
— Конечно, он рад, — ответила за него Лили. — Ты и цирроз печени… Винни рад вам обоим, не знаю только, кому больше…
— Ты разбила ему сердце, Гвендолин, — объяснила Джоан.
И только Винни промолчал. Он опустил голову и даже не посмотрел на меня.
Ну, я напустила на себя веселый вид.
— О чем вы тут беседуете? — спрашиваю.
А Лили этак по-особому кладет руку Винни на плечо. Сексуально, если вы понимаете, что я хочу сказать…
— Не обращай на нее внимание, Винни, — говорит она. — Гвендолин теперь замужняя женщина.
Последние два слова она произнесла — словно козявку стряхнула. И Джоан туда же:
— Я думаю, Гвен, тебе лучше уйти, — говорит.
— Но чем я перед вами провинилась?!
Никто мне не ответил. Винни все так же молча скреб ложечкой по дну чашки, да вздымались при каждом вздохе пышные груди Лили, стиснутые этим ее поддерживающим чудо-лифчиком за пятьдесят баксов. Мне оставалось только уйти.
Я и ушла.
А что еще я могла сделать, скажите на милость? Попросить прощения?
И вот я на улице, иду по Глайд-стрит, как вдруг кто-то хватает меня за плечо. Оборачиваюсь. Ну конечно, это он, Винни…
— Ты что, — спрашивает, — правда не понимаешь, что ты сделала?
— Нет, — говорю, — не понимаю. А что я сделала, Винни?
— Я ведь люблю тебя, Гвендолин.
От неожиданности я останавливаюсь. Ощущение такое, будто меня дубинкой по голове огрели. Сердце куда-то проваливается и стучит где-то в районе правой туфли.
— Но что я сделала? — повторяю.
— Ах, Гвендолин, Гвендолин, — отвечает он и качает головой. — Я готов съесть тебя, Гвендолин, лишь бы ты никому не досталась.
Краем глаза я замечаю, что из дверей кафе появляется Лили. Она стоит на тротуаре в полквартале от нас и кричит:
— Забудь о ней, Винни! Что толку с ней разговаривать? Теперь мы знаем, кто она!..
Я поворачиваюсь к Винни, так что его острые зубы оказываются прямо перед моим лицом.
— Кто я, Винни? — спрашиваю я.
— Женщина, которая вышла замуж за лося! — рычит он в ответ.
В конце концов мы с Винни сели на скамеечку на автобусной остановке, и каждый раз, когда подходил автобус, мы делали водителю знак, чтобы он не останавливался. Ехать мы никуда не собирались — мы просто сидели и разговаривали.
— Это неправильно, Гвендолин, — сказал мне Винни, а я ответила:
— Разве насчет Эла все уже знают?.. — Я имела в виду Лили и остальных.
Винни нахохлился и несколько секунд молчал, потом говорит:
— Не сердись на меня, Гвендолин. Я только что им сказал… Тогда я говорю:
— А ты?.. Ты давно знаешь?
— Я узнал об этом тогда же, когда и ты, — отвечает. — Я… искал тебя, и вот… — Тут он совсем сгорбился и, глядя на свои ботинки, добавил тихонько: — Бантинг-холл, аудитория 214-1…
— Ты хочешь сказать, — говорю я, — что ты следил за мной? Шпионил? Да как ты мог, Винни?!
А он опять говорит: — Я люблю тебя, Гвен.
Тут подкатил автобус, и я махнула рукой, чтобы он проезжал. Винни посмотрел на меня и говорит:
— Тебе следовало подумать как следует, Гвендолин. Лось… Это неправильно, понимаешь? — И он тоже махнул рукой очередному автобусу.
— Но я люблю его, Винни, — говорю я. — Люблю!
Тут я поняла — он сейчас заплачет. Винни уже давно сдерживал слезы, как сдерживают кашель или желание чихнуть, и вот не выдержал. Две капельки, две слезинки медленно покатились по его щекам — сначала по одной, потом по другой. Ох, уж эти мужчины!..
— Гвендолин, — проговорил он и махнул еще одному автобусу, — скажи правду… — Тут голос его прервался, и Винни, отвернувшись от меня, старательно замахал еще одному автобусу: наступали часы пик, и машины подходили к остановке одна за другой. Правда, пассажиров пока было немного, но солнце стояло уже довольно низко. Его лучи били мне прямо в глаза сквозь просветы между припаркованными на противоположной стороне улицы автомобилями, и слезы на щеках Винни сверкали, как бриллианты. Казалось, что в каждой слезинке тоже горит маленькое солнце. Мужчины… В общем, сами понимаете. Глядя на него, я подумала, что такого Винни нельзя не пожалеть.
