Вирджиния Кантра - Бессмертное море
— Была.
— Что с ней случилось?
Он быстро, судорожно вздохнул, жалея, что поднял эту тему.
— Она умерла. Она взяла смертного возлюбленного и отдала все ради него, море и свою жизнь.
Элизабет нахмурилась.
— Она сожалела о своем решении?
— Я не знаю. Я больше никогда с ней не разговаривал.
Это было не то решение, которым он гордился впоследствии. Но он был не очень склонен к самоанализу.
— Как печально, — сказала Элизабет.
— Я думаю, что она была счастлива, — сухо отозвался он. — Там были дети. Пятеро.
Крошечные фигурки на берегу, играющие у моря, которое должно быть их неотъемлемым правом. Морвенна шла с ними, ее бледные волосы развивались ветром, ее муж шел рядом. Леди Отдаленность. Волна тоски от того, что было, и того, чего никогда не было, прошла через него.
— В первый год… — голос Элизабет дрогнул.
Его внимание обострилось. Она была не более подвержена колебанию, чем он — самоанализу.
— Продолжай.
— После того, как Бен умер, я злилась на него, что он оставил меня. Оставил нас. — Ее горло задвигалось, когда она сглотнула. — Даже при том, что смерть не была его ошибкой, даже при том, что я знала, что мои чувства были частью процесса траура, мне потребовалось много времени, чтобы простить. Но пока я не перестала злиться, я не могла продолжать жить.
Ее слова ударили его как камни. Они все еще говорили о его сестре и ее мертвом муже?
«Я злилась на него, что он оставил меня… Мне потребовалось много времени, чтобы простить».
— И ты? — спросил Морган, готовясь к ее ответу. — Простила?
Она кивнула так, что ее волосы скользнули по его ключице.
— Я вспомнила, как сильно я его любила, и как он любил каждого из нас. Я подумала, насколько моя жизнь была богаче, потому что он был в ней, даже на некоторое время. — Сострадательный и прямой, ее взгляд искал его. — И я поняла, что я предпочла бы любить и потерять его, чем его никогда не было в моей жизни.
Он лежал под ней, тихий и жесткий.
— Ты говоришь, что живешь моментом. Возможно, — предложила она мягко, — ты должен отпустить прошлое.
А он мог это сделать? Его эмоции сбивали. Его откровение сегодня, должно быть, перевернуло ее мир с ног на голову. Но она вывернула его наизнанку, оставив его настороженным, больным, холодным.
— Я никогда не говорил ей, что люблю ее, — неожиданно сказал он. — Моей сестре. Я дал ей все причины в мире, чтобы остаться, кроме этой.
Элизабет приподняла его подбородок, ее прикосновение было невыразимо нежным.
— Может быть, она знала, даже если ты ей не говорил.
Он посмотрел ей в глаза.
— Я не могу обещать тебе будущее, Элизабет.
— Тогда я возьму настоящее.
Он накрыл ее руку своей, прижимая ее к своей щеке.
— Возьмешь меня.
— Да, — сказала она.
Он снова хотел ее. Он всегда будет хотеть ее.
Он оттолкнул страх в сторону, потянул в ящик с другими проклятыми презервативами и надел один перед тем, как перекатится с ней, намеренно подавить ее своей силой, войти в нее без прелюдии или изящества. Она по-прежнему была шелковистая, мягкая, влажная.
Со стоном приветствия она открылась ему, обхватывая ногами его бедра, а руками — ребра.
— Это так… О. — Ее дрожь потрясла их обоих. Но она повернул шею, чтобы взглянуть на часы. — Я не думаю, что у нас есть время.
«Нет времени», — подумал он.
Ничто не длится вечно, только море.
— Мне не нужно долго, — сказал он и принялся доказывать, гладя ее быстро и жестко, вбиваясь в нее снова и снова, толкаясь в сторону забвения, спеша навстречу освобождению. Но она встречала его, соединялась с ним, вскидывала бедра, чтобы принять его натиск, запуская пальцы в его волосы, обвивая его ногами, Элизабет была в каждом импульсе, толчке, дыхание. Он почувствовал, что она вокруг него и внутри него, часть его, и, когда она вскрикнула и оказалась на вершине, ее оргазм забрал его, как море, изменил его от сердца до мозга костей.
Он лежал на ней, слушая барабанящий по крыше и через деревья дождь. Выброшенный на берег. Сбитый с толку. Измененный. Он никогда не будет таким как раньше, никогда не будет самим собой.
Снаружи, по гравию прохрустел автомобиль. Фары посветили через стекло и пошли дальше.
— Я должна одеться, — Элизабет поцеловала его в щеку, толкнула в плечо. — Уже поздно. Ты должен уйти.
Он лежал неподвижно, его тело было тяжелым, как камень, ее слова, просачивались сквозь него холодные и неотвратимые, как вода.
Он должен уйти.
Рано или поздно, заберет он мальчика или нет, он был начальником северных глубин, с обязанностями в море и в Святилище. Он был лордом финфолков, последний по крови, рожденный от его вида. Он не мог остаться.
Или мог?
Дилан мог. Но Дилан был и селки, и человек, привязанный к земле его тюленьей шкурой, удерживаемый человеческой жизнью и человеческими обязанностями.
— Уже слишком поздно, — сказал он.
Элизабет посмотрела на него, не понимая.
— Дети скоро будут дома.
Дети. Закари.
Напоминание сформировала ледяной шар в его животе. Он медленно отстранились от тела Элизабет, не желая расставаться с теплом, уже предвкушая в сердце и в плоти большое разделение.
— Я должен поговорить с ним. С Закари.
Затуманенные глаза Элизабет прояснились. Он наблюдал тонкое изменение от любовницы к матери, когда она собрала свою власть и оборону.
— Не сегодня вечером. На него свалилось достаточно для одного дня.
«На нее тоже. Но она не давала себе оправданий», — отметил он. Он восхищался ее намерением защитить их сына. Но он не позволит восхищению удержать его от того, что должно быть сказано. Что должно быть сделано.
— Закари достаточно взрослый, чтобы самостоятельно принимать решения.
Она покачала головой.
— Он не знает много, чтобы что-то решать. Ему нужно время, чтобы приспособиться. Принять. Нам всем нужно время.
Горькое эхо слов Конна играло в его голове.
«Тебе требуется время, чтобы прийти в себя… Возьми столько, сколько нужно».
— Время не изменит того, кто он есть, — сказал Моган, — Или того, кто есть я.
Хмурая складка образовалась между бровями Элизабет.
— Речь идет не только о тебе. Или даже о Зак. Я вынуждена считаться с Эм.
Он уставился на нее, озадаченный, обеспокоенный.
— Эмили уже приняла меня.
— Именно. Она привязалась.
Привязалась. Как шип в его кожу, как крошечный крюк в его сердце. Признание не причинило столько боли, сколько он думал.
