Ольга Ильина - Последняя из рода Леер - 3
— Эх, лекари в моем случае не помогут. Мне другая сила нужна. Помогите встать.
Петрис помог, причем за ту руку схватил, на которой колечко мое обреталось. И как назло, я перчатки забыла на камне у ручейка. Это все слабость. Совсем меня путает. И ведь никогда не снимаю их, тем более при людях. А тут нате вам. Петрис и вцепился.
— Занимательное колечко у вас, госпожа травница, — пробормотал он, силясь вспомнить, где же подобный узор видел, — Странный рисунок. Почему-то кажется, что у него комплект должен быть. Браслет.
А вот теперь я вцепилась в его слова, как волкодав.
— Видели где-то подобный?
— Да. У своей ученицы. Нет, очевидное сходство.
А я ведь тоже когда-то видела этот самый рисунок, только не обратила внимания, а вот теперь, когда Петрис заметил, поняла. Подружка Милы. Та самая, что тогда в таверне хотела о почтовике выяснить. Удивительное совпадение, а может, и не совпадение вовсе, а своеобразный план судьбы, играющей с нами, словно с пешками на шахматной доске, переставляющей нас туда, сюда, сталкивающей друзей и врагов, выписывающей своеобразную картину нашей жизни. Только не верю я, что все за нас предопределено. Было бы так, я бы в земле лежала или давно замужем была за Азраэлем. А так, я жива, свободна, немного нездорова, но и это поправимо и мой жизненный путь только начинается, а судьба… ей еще не раз придется переставлять в спешке фигуры, чтобы одна упрямая девчонка-побратим не разорвала своими действиями целостность намеченной картины мира.
Глава 18
Когда я появилась, он стоял ко мне спиной. В парадном костюме настоящего сына Адеона.
— Что за праздник?
— Ты действительно хочешь знать? — глухо спросил он, но так и не обернулся.
— Хочу. Никогда не видела тебя таким нарядным, хотя нет, видела. На празднике Черной луны. Но я тогда мало что запомнила.
— Сегодня праздник благословения.
— Погоди, а разве он не летом празднуется?
— У этого праздника всегда разное время празднования. В этом году в ноябре.
— Ты пойдешь?
— Только потому, что так надо.
— Я бы тоже хотела, — почему-то проговорила я. Тот праздник был удивительным и таким счастливым, а этот наполнен грустью и сожалением. Но он встрепенулся.
— Ты можешь.
— Я всего лишь призрак, забыл?
— Но иногда ты можешь становиться материальной.
— Это опасно, тебе не кажется.
— Я готов рискнуть.
— Почему?
— Чтобы понять самому и заставить понять тебя.
— Я не понимаю.
— Я принесу платье.
— Азраэль, это глупо. Я не пойду.
— Ты же сама сказала, что хотела бы этого. Так почему нет? Сейчас тебя едва ли кто-то узнает. Уж слишком ты отличаешься от той, какой была пять лет назад.
— Это безумие, — ответила я, а сама уже загорелась идеей, желанием и надеждой. Совсем маленькой и крохотной. А потом поняла, что меня уже ничто не сможет остановить, и кивнула. Азраэль отсутствовал недолго, несколько минут, но то, что он принес… было самим совершенством.
— Платье моей матери.
— Почему ты хранишь его? — спросила я, касаясь фиолетового шелка рукой.
— В этом платье она хотела выйти замуж за моего отца. Цвет ее народа. Я не рассказывал, но моя мать была украдена с Белого острова, вывезена оттуда со множеством таких как она девушек и продана в морийское рабство. Отец был покорен ее красотой. Поэтому выкупил и сделал своей игрушкой. Я ненавидел его за это.
— Она была рабыней?
— Да. И он не пожелал освободить ее даже тогда, когда она подарила ему сына, даже когда стала не нужна.
— О, Всевидящая…
Я не смогла сдержать слез, и сейчас они падали на фиолетовый шелк, потому что знала, какая страшная участь постигла его мать.
Тогда маги еще не научились делать татуировки, не убивающие раба, если погибал хозяин. И для живого существа такая смерть, сама по себе была ужасной, но то, что случалось с душой. Даже там, за гранью, душа раба была соединена с душой хозяина. И если он попадал в чистилище бездны, то и душа раба, какой бы чистой и светлой она не была, оказывалась там же. Страшная смерть, страшная боль от осознания, какая участь постигла эту бедную женщину и страшная магия, порождение чьего-то безумства, способная сотворить такое зверство.
— Как ее звали?
— Амелия. И мне жаль каждого дня, не проведенного с ней. Отец даже это у нас отнял, тогда как Рейвен получал все.
— Он тоже потерял мать.
— Она хотя бы у него была. Была с ним все то время, а меня обливали презрением каждый раз, когда я оказывался рядом.
— Это не оправдывает тебя. Твою ненависть к брату.
— Да, может быть. Но я всегда буду его ненавидеть, так же, как и он меня, когда поймет, что я сделал. И не посмеет напасть. Будет гореть в этой своей агонии, не в силах ничего изменить. Потому что, ранив меня, он ранит тебя. Зато я смогу даже убить его, если захочу, и он будет стоять как овца на закланье и ничего не сможет сделать.
— Зачем ты все это говоришь?
— А разве не поэтому ты не бежишь сейчас к нему с криками, что жива? Боишься, что он станет еще больше уязвим или того, что он смирится. Отпустит тебя.
— Еще слово и я уйду, — проговорила я. Да, он все знал, даже больше, чем я сама. Вывернул наизнанку все мои страхи, все те причины, заставляющие прятаться от самых близких людей. Не потому что я боюсь, что безликие начнут охоту за ними, хотя и это тоже, а потому, что завершив слияние, я дам Азраэлю огромную власть не над собой, над Рейвеном. Потому что будь все иначе, разрывай его те же чувства, и противоречия, я бы отпустила, я бы не посмела выступить против соперницы из страха ранить его. Мне безразлична была моя судьба, но очень важна его жизнь. И если он также любит, как раньше, то и для него моя жизнь будет важнее собственной. Именно поэтому я так хотела разорвать связь и найти Гвинерву. Спросить у нее, как ей это удалось. И надеялась, что ее браслет мне поможет в ответах. Тогда, четыре года назад мне было важно это, но что важнее? Открыть врата, тогда я должна завершить слияние, или обезопасить Рейвена и разорвать связь, пока она не стала полной. Два пути, две возможности, два шанса и две проблемы, на которые я не могла найти ответов. Разве что…
— Хорошо. Я пойду с тобой на праздник благословения.
Когда я вышла из ванной комнаты в платье Амелии, то Азраэль застыл от восхищения. Подошла к зеркалу и улыбнулась. Он был прав, женщина в отражении и та самая неловкая девочка подросток отличались как небо и земля. Хотя я бы предпочла ту. Оставался последний штрих, серая пыль. Единственное средство, способное размыть очертания, сделать меня почти незаметной. По крайней мере лицо.
