Анастасия Романчик - Прощенные
— Ты положишь голову на поле сражения, но выиграешь его, — выдохнула Крик.
— Вот именно, я могу представить много случаев, когда смерть от меня находилась на волосок. В ущелье с темными эльфами мы — а нас было двадцать — смертники по-другому, стояли до самого конца. Мы должны были держать ущелье, не впускать врага, пока не придет подкрепление. Я думала, что найду в том ущелье свою смерть, девятнадцать парней были готовы к самому ужасному. По меркам эльфов они были молоды, но они готовы были умереть за свой народ за его будущее. Они приняли меня против всех своих законов, светлую, считай врага. И знаешь что?
Олимпиада не знала, поэтому молчала, внимая каждому слову, заворожено уставившись на Сирену.
— Вокруг лежали горы трупов, на нас не было живого места от ран, чужая кровь перемешалась с нашей кровью. Погибло три эльфа, остальные выдержали. Мы не впустили в ущелье ни одной твари. Они визжали и пищали, накидываясь на нас всем скопом. У кого-то даже оказалось в руках адского оружие. Но мы стояли вопреки всему. Когда пришло подкрепление от орды практически ничего не осталось. Темным эльфам осталось только добить и они добили. Почему я так яростно защищаю силу души? Эльфов Дармагада все считают темными, злом, но именно они не сдались, не покорились. Казалось бы, что легче стать союзником мрака? Они же сами зло! Эти эльфы, не все, но большинство сохранили свои души, частицу того добра, которое горит словно свеча в кромешной тьме. Я умирала, а они выхаживали меня, словно я была одной из них. Ложечкой кормили, пока я не поднялась на ноги.
Она снова вздохнула.
— Им легче было убить меня, ведь я пришла и так же бы ушла от них. Я свет — их враг. Там на койке я оставалась немощна. Они всеми силами боролись за мою жизнь, а могли пустить яд в мои вены, и тогда бы я не поднялась. Три эльфа погибло, остальные выжили. Они спрашивали, поправляясь, не изменилось ли мое состояние. Они переживали. Возможно, ли это, как ты думаешь?
— Они увидели в тебе то, что увидела я, — Лима положила свою руку на плечо воительнице. — Надежду. Я видела, как ты бросалась на меч, когда он должен был поразить другого, и наверняка тоже самое видели они. Жертвенность отличие света от тьмы или я не права?
— Сражение не синоним убийства. Я сражаюсь для того, чтобы дарить жизнь тем, от кого ее хотят забрать. Раз я так сильна, и только адское оружие может меня уничтожить, а удар мечом в сердце кажется комариным укусом, то я не имею права отсиживаться за чужими спинами. И я буду бросаться на меч, в костер, все равно куда. Так оно должно быть, для этого меня создали. Защищать слабых. Даже одна жизнь, одна душа стоит борьбы, и ею не следует жертвовать. Жертва оправдана только тогда, когда живое существо сознательно пошло на гибель ради спасения других. Если ее принудили к жертве… — хмыкнула — то не жертва эта, а убийство. Убийство — насильственное принуждение расстаться с жизнью и не может быть оправдано кровавыми богами, которые зачастую оказываются исчадиями ада.
Олимпиада решила сменить тему.
— Кто наши враги? Темные мужчины решившие захватить побольше рабынь?
— Ага, держи карман шире! — ухмыльнулась ехидно Сирена. — Делать им больше нечего как к бабам соваться. У них считается любой сунувшийся к амазонкам, контуженным на всю голову. Мериться силой с человеческой женщиной — позор для любого рогатого мужика.
— Хочешь сказать…
— Угу, против нас попрут одни «дэвушки». Рогатые с хвостами и сквернейшим характером. Но это еще цветочки! Злобные ведьмы с прогнившими конечностями. Зомби-женщины, парнокопытные адские Забодалки. Церберы, все сучки как одна. Гарпии бездны, только и гляди, как бы не плюнули на макушку и пометом не стрельнули, а то вовек не отмоешься от вони. Кадрилки, сукубки, жабы-переростки (страхолюдье жуткое!), бодалки и фиг знает еще что! Скелеты и те бабы!
— Похоже на столкновение двух феминистических групп, — поперхнулась.
— Скорее лесбиянок, и те и другие всеми лапами за нетрадиционную любовь.
— Но амазонки…
— Им же размножаться как-то надо, — перебила ее Сирена, — вот и придумали законы, чтобы никто не увильнул, а то, знаешь ли, и они сами себя прекрасно того… удовлетворяют, без мужиков.
— Какой кошмар, — покраснела Крик.
— Я не говорю про всех амазонок, по мирам их полным-полно, но именно эти, такие как я сказала.
— А есть еще и голубизна? — вдруг поинтересовалась.
— Есть, да только ее поменьше будет.
— Почему?
— Мужики сами таких, — сделала движение, как гильотина опускается на плаху, — под корень вырезают. Варвары, к примеру, вещают на деревья крюком за одно место — у них подобная казнь считается величайшим позором. В средних мирах еще может, прокатит, но не в низших. А в высших голубизна вообще считается болезнью и таких индивидуумов лечат, что женщин, что мужчин.
— А почему же с амазонками так не поступают? Как у варваров?
— Смотря где. Я лучше не буду тебе говорить, как поступают с женщиной в некоторых мирах, если ее заподозрили в нетрадиционной любви. А так, как тебе сказать, мужчины кайфуют, когда видят, как две барышни целуются. Их это возбуждает. В темных мирах лесбиянство особенно процветает. Свободная похоть и тому подобная дрянь.
— А белые вампиры?
— Они не шизики, да простят мне такое кощунство, у них психических расстройств как таковых нет, поэтому и нетрадиционной любви у них тоже нет.
— Какая гадость.
— Сколько миров, столько и мнений. То, что для тебя гадость для них естественно. Они тебя, кстати, приняли за родную.
— Почему? Меня никогда не тянуло к девочкам! — возмутилась Олимпиада.
— Но и мужиков ты не жалуешь.
— Просто…
— Что просто? Хочешь сказать не так? — разозлилась учительница. — Не ты ли пожелала, чтобы у тебя отняли страсть?
— Да, я.
— Но ты еще не совсем запущенный случай, если конечно тебе удастся ухватиться за прозрачный шарик и свернуть на дорогу света.
Пояснять она не стала, несмотря на все уговоры Лимы. Пару амазонок привели их в комнаты, где они могли вздремнуть.
На утро владычицы объявили о своем решении.
— Мы согласны с твоими условиями, Холодная кровь. Боги согласны сделать исключение для твоей ученицы, только благодаря твоим боевым заслугам, — вещала брюнетка. — Она будет сражаться вместе с тобой.
Сирена промолчала, но губки сделала трубочкой, и так понятно, что она думает про их богов и про них самих.
— Но, уважать ее никто не будет. Об этом мне трудно просить своих воинов, они не примут ее.
— Плевать, примут ее или не примут, главное, что я ее принимаю остальное нас не касается, — не выдержала воительница. — Во время сражения она себя покажет не с худшей стороны и не убежит с поля брани при виде врага как бы вы этого не желали. Мне вы ничего не докажите, а в ней я уверена как в себе.
