Лиза Смит - Души теней
А пока она просто была рада тому, что он рядом. Ее сердце занято Стефаном, Дамоном, и даже Мэттом, несмотря на то что он ее бросил, так что ей не грозила опасность влюбиться в еще одного вампира, каким бы красивым он ни был, но она ценила Сейджа как друга и защитника.
Удивительно, насколько Елена теперь полагалась на Лакшми. Та сновала везде, как суслик, выполняла неприятные обязанности по дому, постепенно превращаясь в горничную леди Ульмы и источник информации об этом мире для Елены.
Официально леди Ульма все еще придерживалась постельного режима, поэтому Лакшми, которая в любое время дня или ночи могла отправлять ее письма, очень ей помогала. А еще Елена могла задавать ей вопросы, не боясь выглядеть чокнутой. Нужно ли им купить тарелки, или еду подают на лепешках, о которые потом вытирают жирные руки? (Тарелки и вилки вошли в моду совсем недавно.) Сколько нужно платить слугам? (Ни в одном другом имении не платили рабам, только одевали их в форму и давали один-два выходных в год.) Несмотря на очень юный возраст, Лакшми была честной и смелой. Елена полагала, что она станет правой рукой леди Ульмы, когда та окрепнет достаточно, чтобы вступить во владение имением.
24
Дорогой дневник!
Завтра вечером мы отправимся на наш первый прием — или даже настоящий фестиваль. Но у меня совсем не праздничное настроение, слишком сильно я скучаю по Стефану.
А еще я беспокоюсь о Мэтте. Он уехал, так разозлившись, что даже не оглянулся.
Он не понимал, почему я забочусь о Дамоне и в то же время люблю Стефана.
Елена положила ручку и тупо уставилась на дневник. Боль в сердце была вполне реальной, девушка могла бы сильно испугаться, не знай она причины этой боли. Она так скучала по Стефану, что почти не могла есть и спать. Мысли о нем были сродни фантомным болям в ампутированной руке.
Сегодня не помогал даже дневник. Она могла бы написать разве что о том прекрасном времени, когда была вместе со Стефаном. Как чудесно было знать, что, чтобы его увидеть, достаточно только повернуть голову, какое это было счастье. Оно исчезло, оставив тяжелые мысли, чувство вины и тревогу. Что с ним происходит именно сейчас, когда уже нельзя увидеть его, просто повернув голову? Его… пытают?
Боже, если бы…
Если бы я заставила его запереть все окна в его комнате в общежитии…
Если бы я с большим подозрением отнеслась к Дамону…
Если бы только в тот вечер я догадалась, что у него что-то на уме… Если только… Если только…
Мысли бились в голове в такт пульсу. Она судорожно всхлипывала, зажмурившись, сжимая кулаки.
Если я позволю себе поддаться этим чувствам — если они смогут разрушить меня — я стану просто точкой в пространстве. Я исчезну, а это лучше, чем жить без него.
Елена подняла глаза… и уставилась на свою голову, лежащую на дневнике, и задохнулась. Сначала она решила, что умерла. А потом, медленно придя в себя, поняла, что у нее снова получилось. Она вышла из тела.
На этот раз она даже не думала о выборе направления. Она летела так быстро, что не могла сказать, куда движется. Как будто ее куда-то тянули, как будто она была хвостом стремительно падающей кометы.
В какой-то момент она в ужасе поняла, что проходит сквозь предметы, а потом резко повернула — как кончик плети поворачивает за рукоятью — и влетела в камеру Стефана.
Она все еще плакала, когда упала в камеру, не зная, материально ли ее тело, и ни о чем не думая. Она успела только увидеть Стефана — он очень похудел, но улыбался во сне — и упала на него, все еще плача. Он проснулся.
— Да оставь ты меня в покое хоть па несколько минут! — После этого Стефан добавил несколько итальянских слов, которые Елене слышать еще не приходилось.
Она немедленно заплакала — так бурно, что не могла даже слышать и понимать ласковые слова. Они мучили его, используя ее образ. Это было слишком ужасно. Они заставили Стефана возненавидеть ее. Она ненавидела сама себя. Все в этом мире ненавидели ее…
— Елена! Елена, не плачь, любовь моя!
Елена медленно поднялась и сразу уткнулась в грудь Стефана, снова заплакала, пытаясь вытереть нос о его тюремную робу, настоятельно требовавшую починки. Конечно, ей это не удалось; она не могла и почувствовать руку, нежно ее обнимающую.
У нее не было тела. Она могла только плакать, но тут холодный жесткий голос в голове произнес: «Не трать их просто так, идиотка! Используй свои слезы. Если ты собираешься рыдать, рыдай хотя бы над его лицом и руками. И да, все ненавидят тебя. Даже Мэтт, хотя вообще-то он всех любит», — продолжил тихий, жесткий и трезвый голос. Елена снова заревела, невольно отмечая эффект каждой слезинки.
Капли, падая на его белую кожу, окрашивали ее в розовый. Цвет волной растекался под кожей, как будто Стефан был бассейном, а она лежала на поверхности воды.
Слезы текли с такой скоростью, что все вместе это напоминало грозу на Ивовом пруду. Она вдруг вспомнила, как Мэтт прыгнул в озеро, пытаясь спасти маленькую девочку, провалившуюся под лед, и то, что сейчас Мэтт ненавидит ее, Елену.
— Не надо! Не надо, милая! — просил Стефан настолько искренним тоном, что любой поверил бы в чистоту его намерений. Но разве это возможно? Елена знала, как сейчас выглядит: лицо опухло, залито слезами — какая тут «милая»?! И он, наверное, с ума сошел, если хочет, чтобы она прекратила плакать: ее слезы возвращали ему жизнь. Кажется, эта гроза принесла свои плоды — его мысленный голос стал сильнее и увереннее.
«Елена, прости меня — о Господи, прошу, дай только мгновение побыть с ней! Только одно-единственное мгновение! И я смогу вынести все, даже смерть, только бы прикоснуться к ней».
Может быть, Бог действительно взглянул в этот момент вниз. Губы Елены задрожали над губами Стефана, как будто она могла украсть у него поцелуй, как раньше любила делать с ним спящим. Но на секунду Елене показалось, что она почувствовала тепло губ и щекотку ресниц Стефана. Они замерли — у обоих хватало ума не шевелиться. Но Елена ничего не могла с собой поделать. Тепло губ Стефана согрело все ее тело, она таяла в этом поцелуе, взгляд затуманился, а глаза закрылись, хотя она очень старалась не менять положение тела.
Как только ее ресницы коснулись его тела, все закончилось. У Елены было два варианта действий: она могла либо закричать и еще раз воззвать к Господу о том, чего просил Стефан, либо собрать все свое мужество, улыбнуться и, возможно, успокоить Стефана.
Возобладал здравый смысл, и, когда Стефан открыл глаза, она склонилась к нему, притворившись, что лежит у него на груди, улыбнулась и попыталась пригладить волосы. Успокоенный Стефан улыбнулся ей в ответ. Как будто он мог стерпеть все что угодно, лишь бы не сделать ей больно.
