Далия Трускиновская - Единственные
К лету матери стало хуже. Лекарства, которые знала и выписывала участковая врачиха, перестали действовать. На работе ей присоветовали другие лекарства и по знакомству достали рецепты. Действительно – они помогли, и она опять весело входила в серое двухэтажное здание своего треста, а навстречу летели голоса:
– Шурочка, привет!
– Здравствуй, Шурочка!
– Шурочка, зайди потом ко мне, я кое-что принесла!
– Доброе утро, Шурочка!
– Шурочка, солнышко!
– Шурочка, у меня такая новость! Я сейчас забегу, расскажу!
– Шурочка, вы очаровательны!
Мать отвечала, улыбалась и была счастлива. Она не замечала перемен. Сама для себя она была тут прежней Шурочкой, и лысый брюзгливый толстяк Анкудинов был прежним, немного полноватым, черноглазым и улыбчивым молодым мужчиной, общим любимцем, и женщины, с которыми она делила скромный кабинетик, были прежними, разве что новые прически мать заметила – были кудряшки, из-за которых приходилось спать в железных бигуди, стали просто короткие стрижки, основательно прошитые сединой.
Там, на работе, шустрые снабженцы приносили ей маленькие шоколадки и говорили комплименты. Там она, задумчиво перебирая содержимое своих картотек, самолично решала судьбу двух тысяч пар брезентовых рукавиц и чувствовала себя не менее значительным управленцем, чем председатель Госплана.
И на этом основании она малость свысока смотрела на соседку тетю Таню. Той было все равно, где работать; как-то нечаянно она оказалась кладовщицей в цеху мебельной фурнитуры, и это ее вполне устраивало, вот только руки каждый вечер после работы приходилось очень старательно мыть. Она вся принадлежала семье, оба внука, Максимка и Артемка, были для нее смыслом жизни, даже немного потеснив Галочку. Иногда тетя Таня забегала к матери перехватить пятерку до зарплаты, потому что семья жила бедновато, иногда мать заходила к соседям попить чая и чувствовала себя неловко – у них были свои, непонятные ей, шутки и намеки, они откровенно были рады друг другу и не скрывали этого. Матери казалось, что такую близость не следует показывать гостям.
Однажды после чаепития она возвращалась домой и услышала внизу голоса. Один был Илонин. Мать спустилась на пару ступенек и обнаружила, что дочь проводил домой невысокий и худощавый молодой человек в очках. Он был похож на начинающего бухгалтера из серьезной конторы, и мать даже удивилась: где дочь подобрала такого приличного молодого человека? Но спрашивать не стала, а тихо порадовалась: может, наконец, выйдет замуж? Особенно ей понравилось, что этот приличный молодой человек даже не сделал попытки войти в квартиру, а только поцеловал Илону в щеку на прощание.
Мать вспомнила былое. Тогда парень с девушкой и по полгода гуляли, прежде чем он осмеливался попросить позволения поцеловать. Ее саму учили быть строгой к парням, внушили, что не нужно потворствовать мужу по части нежностей, и сейчас она видела, что дочь, натворив каких-то загадочных подвигов, образумилась и ведет себя правильно.
И, когда Илона вошла на кухню и выгрузила из авоськи то, чем осчастливил типографский стол заказов, когда сказала матери, что специально для нее взяла ее любимые глазированные сырки, мать затосковала. Она поняла, что приличный молодой человек уведет Илону. И что останется? Дом, в котором нет ни мужа, ни дочери?
Она ощутила в себе сердце, а в сердце – орешек с шершавой скорлупой.
Чтобы лучше к себе прислушаться, она закрыла глаза и увидела Петю.
– Шурочка, – сказал Петя. – Ты ведь ждешь меня, Шурочка? Уже скоро, скоро…
И пропал.
Мать задумалась – отчего он опять вспомнился? Жив или уже нет? И что было бы, если бы они тогда хотя бы поцеловались? Может быть, она бы по дороге домой покупала белый батон не за девятнадцать, а за двадцать две копейки, потому что Петя такой хлеб больше любит? И радовалась тому, что может его обрадовать? Вот ведь соседка счастлива, когда удается достать любимые сосиски зятя Толика! Действительно – счастлива и готова кричать об этом на весь подъезд! Так может вести себя только женщина, не получившая вообще никакого воспитания.
– Мама, ты ешь, а то я в холодильник положу, – сказала Илона.
Сырков было целых восемь – давали по четыре в одни руки, но Рома отдал Илоне свои. Он домогался ее согласия, как будто ходил вокруг по спирали, и каждое следующее кольцо было хоть на сантиметр уже предыдущего. Он твердо решил не отступаться и добиться ее согласия. А она видела, что других женихов на горизонте просто нет. Да и откуда им быть, если бегать только на рыночные посиделки? С женихами положено где-то знакомиться. Вон приходили в «Аншлаг» девочки – и, кроме развлечения, выполняли сверхзадачу: знакомились с неглупыми и симпатичными парнями. Отчего-то они выбирали не слишком талантливых ребят, и даже звукооператора, толстого Вурдалака Фредди, кто-то подобрал, а Буревым восхищались, самую чуточку влюблялись, и только.
Когда с Илоной пытались знакомиться на улице, она сразу уходила. Уличное знакомство – это что-то совершенно невозможное. Хотя материнские правила жизни она считала нелепыми и несовременными, но иногда следовала им с необъяснимым упрямством.
Боясь, что обречена сказать Роме «да» от безысходности, Илона кидалась в фантазии. Можно все-таки подготовиться к экзаменам в Московский полиграфический, можно попытаться еще раз! И, зная, где расставлены ловушки, избежать их. И поступить, и завести настоящих московских друзей, а не таких, что только и думают, как бы выпить и повеселиться. И встретиться с Буревым! Она вытаскивала учебники, листала страницы, понимала, что знает все это наизусть, могла даже дойти до вокзала и убедиться, что расписание с прошлого года не изменилось. Но вдруг накатывала апатия – она осознавала, что ей на самом деле совершенно не нужно то, что было в ту ночь между ней и Буревым. Разве что каждый раз, ложась в постель, выпивать стакан чачи.
Куда-то подевался прежний азарт, а радость возвращалась только на посиделках. Там она была королевой. И чем больше стопок принимала – тем лучше себя чувствовала, окруженная веселыми подружками и желающими ее близости мужчинами. Там, в подсобке, на дешевых табуретках, за столом, застеленным старой газетой, она понимала вкус жизни. И там она думала о Роме: а фиг ты меня получишь, зануда!
Потом главное было – так пробраться домой, чтобы мать ничего не поняла, а то опять отцу нажалуется. Перед отцом все-таки было немного стыдно.
Так прошло лето. Варвара Павловна только раз спросила, поедет ли Илона в Москву, и услышала в ответ: надо бы восстановиться в педагогическом, московский диплом – не то, ради чего нужно разбиваться в лепешку. Лида, услышав это, посмотрела на Варвару Павловну с надеждой: сейчас начальница выскажет, что думает о такой глупости, а Лида, сама боровшаяся за этот диплом и завоевавшая его, присоединится. Но повидавшая жизнь корректорша не стала продолжать бесполезный разговор, и Лида поняла: вот именно так нужно себя вести, когда человек несет чушь.
