Наталия Ломовская - Шаманское проклятие
К тому же у нее появились странные фантазии. Например, под подушку она теперь всегда клала нож с резной костяной рукояткой, причем делала это таясь. Ну что еще за игры в основной инстинкт?.. На Хеллоуин Ада затеяла устроить в своей редакции костюмированную вечеринку, с насмешливой торжественностью вручила Сереже приглашение, отпечатанное красным на черной бумаге, и заявила, что он на этой вечеринке тоже будет в костюме. Какой же костюм она приготовила для Сережи, Ада держала в секрете. Он согласился без особого энтузиазма – было, было у него какое-то предчувствие. И оно оправдалось, когда в день примерки Сережа увидел уготованный ему наряд, наряд очень простой – черные узкие брюки, белая кружевная рубашка, белая полумасочка.
– И что? И это все? – крикнул он в раскрытую дверь гардеробной, где наряжалась Ада.
– Нет еще, подожди… Черт бы побрал этот корсет… Нет-нет, не входи, я сама справлюсь.
И вот вышла, наконец, – не то чертовка, не то вампирша, с красными рожками в прядях черных волос, узкое черное платье у пола расходится волнами алых кружев, такие же кружева обрамляют декольте, и Ада похожа в своем наряде на диковинный хищный цветок. Она улыбнулась Сереже, продемонстрировав длинные клыки. Значит, все-таки вампирша.
– А я кто же? – спросил он, забавляясь ее выдумкой. Пока еще забавляясь.
– Ты… – Она зашла ему за спину, что-то мягко обхватило его шею, звякнула цепочка. – Ты мой раб и моя жертва.
Ада толкнула его в плечо, заставив повернуться к зеркалу. Да, это была, что называется, картина маслом! Ошейник, самый настоящий ошейник с шипами, от него тянется золотая цепочка, Ада, смеясь, поигрывает ею.
– Вампирелла и ее покорный раб! Как тебе, а, цветочек? Как ты думаешь, мне пририсовать еще струйку крови в уголке рта, или это будет уже чересчур?
– Уже чересчур, – пробормотал Сережа, выпутываясь из тонкой цепочки. – Да где он расстегивается! Сними его с меня!
– Разъяренный лев! Весь вечер на арене! – завопила Ада – она, кажется, была в полном восторге. – Р-р-р! Цветочек, ты прекрасен в ярости!
Конечно, они никуда не пошли – Сереже была отвратительна мысль появиться на людях в таком виде, пусть даже и под маской, а Ада не настаивала. Но осадочек-то остался…
В следующий раз она потребовала, чтобы он, немедленно бросив свои занятия, сопровождал ее в путешествие. Ада запланировала целый тур по Африке, недели на четыре, не меньше. Ей не терпелось оставить промозглую, дрожащую под ранним снегопадом Москву, но Сереже-то вовсе не улыбалось уезжать, так и из училища вылететь недолго, а он и так там держится на честном слове! Но на этот раз Ада проявила упорство. Сереже пришлось, не краснея, уверить деканат в том, что его бабушка тяжело больна – что, кстати, на тот момент уже перестало быть правдой, потому что Римма не только встала с кровати всем на радость, но уже и собиралась выйти на работу. От этого ее, правда, удерживали, как могли.
Сергей лгал и Нине Алексеевне – мучительно краснея под ее понимающим взглядом, и получил наконец удивленное разрешение уехать на несколько дней. Театральный фестиваль, весь курс едет, конечно, он привезет программку и расскажет о своих впечатлениях. Вот от чего у Нины волосы бы встали дыбом, так это от впечатлений племянника о поездке!
Ада привезла Сергея в прекрасный город Марракеш, но вот зачем, спрашивается? Они остановились в роскошном отеле, попавшем в список пятидесяти двух лучших отелей мира, сняли номер, в котором каждая вещь была антиквариатом. Номер в лилово-розовых тонах, с огромной кроватью, зеркалами, картинами, бронзой, с мраморной ванной, на краю которой стояли корзиночки с лепестками роз!
– Между прочим, в этом номере любит останавливаться Моника Белуччи, – сообщила Ада, падая на кровать. – У этой грудастой коровы губа не дура.
Сережа покосился, но ничего не ответил. Ему-то Моника Белуччи нравилась. А Ада как легла на кровать, так, почитай, с нее и не вставала – только для того, чтобы прогуляться по пальмовой роще или поплавать в бассейне. Она требовала в постель еду – а ела она много, хотя на ее фигуре это никак не отражалось, – кальян, и… любовника. Сережа недоумевал – зачем тогда нужно было вообще приезжать? Все это можно было получить и в Москве, кроме разве что пальмовой рощи, да кому она особенно нужна? У него были иные представления об отдыхе, он согласился бы и на менее шикарный, не освященный присутствием несравненной Моники, номер, он бы возвращался туда, чтобы спать, а дни напролет шатался бы по узеньким улочкам и базарам, заводя сиюминутные знакомства, наблюдая нравы чужой страны, покупая дешевые безделушки и пробуя с уличных лотков опасные, но такие привлекательные лакомства… Один у этого сидения в номере плюс – что в театральном училище его не разоблачили, в Москву Сергей вернулся почти не загоревшим.
В Москве Ада то плакала, то смеялась, то пила абсент, то пичкала Сережу аюрведическими блюдами, то морочила ему голову йогой, то ночи напролет таскала его по барам и клубам, гадала на Таро и на рунах, ходила к заутрене… Короче говоря, она совсем его затормошила, и сама осознавала это. Но что же, что ей было делать? Игра, которая поначалу только немного забавляла Аду, перестала быть игрой, и оказалось, что выйти из нее не так-то просто… Связь с мальчишкой, у которого были шоколадные глаза, чье тело пахло по-детски молоком и медом, перестала быть забавой. Что-то древнее, дремлющее у нее глубоко в крови, тянуло ее к Сереже. Это была не любовь, не страсть, но странное родство, словно когда-то они уже встречались и принадлежали друг другу, и ночами он шептал ей жаркие речи, а она была юной и неискушенной, она верила ему и таяла в его объятиях, но им пришла пора расстаться, и они расстались врагами. Ночами снился ей незнакомый каменистый берег, гудок парохода в тумане. Словно наяву она чувствовала на своем лице горькие слезы, которые непрестанно текут из глаз и текут, и текут… О нет, это ледяной, соленый океан омывает ее ноги, соленые брызги летят в лицо и что-то мягко, но грозно переворачивается внутри, в животе. Ощутив это переворачивание, Ада всегда начинала плакать в голос, слезы больше не текли, но судорожные рыдания сжимали горло, не давали дышать, и одно было спасение – не проснуться, нет! Спасением всегда было нащупать под подушкой костяную рукоять ножа – странно теплую, как будто ее только что держала чья-то ладонь. И как только кончики пальцев касались ножа, сознание взмывало вверх, девушка видела себя со стороны. Одна на берегу – тонкая фигурка, гладкие черные косы, откуда они только взялись? Ада остриглась «под мальчишку» еще в четвертом классе, потому что матери некогда было мыть, расчесывать и заплетать ей волосы, а сама она с ними не справлялась. Та, маленькая Ада оставалась на берегу, а вторая взмывала над ней, над океаном, над горами и лесами, видела с высоты птичьего полета Амстердам, и Тибет, и Кейптаун – и просыпалась в собственной постели.
