Марина Суржевская - Отражение не меня. Сердце Оххарона
Или этого требовала его человеческая часть?
Или он просто врет себе, оправдываясь желаниями зверя? Разве зверю не все равно, в каком виде брать женское тело? Шариссар же хотел ответа, желал, чтобы Лея в его руках дрожала от страсти и понимала, с кем разделяет эту страсть. Он грезил, чтобы она смотрела на него, когда паладин будет врезаться в ее нежное тело, вбиваться до основания и диких хрипов.
Он хотел снова услышать ее «люблю»…
Злость сменилась яростью, и Шариссар встал, провел рукой, стирая заклинание сна.
— Просыпайся! — его голос ударил хлыстом в тишине комнаты. Лея вздрогнула, ее ресницы задрожали чаще, и она… открыла глаза. Разноцветные и сонные, они уставились на Шариссара, еще не понимая, что происходит.
— Ты?! — она выдохнула лишь одно слово, но в нем было столько боли и ненависти, что паладин отшатнулся. Лея приподнялась на локтях, осматривая себя с недоумением и страхом. Расстегнутое платье, задранный подол, незнакомую комнату…
— Кошечка, — он завис над ней, не зная, что надо сказать, не понимая, как остановить. Хотел сказать, чтобы не уходила, хотел попросить прощения или крикнуть, что она нужна ему. Но наткнулся на яростный взгляд, обжигающий сильнее огненной плети.
Замах он, конечно, увидел, но сдерживать не стал. Позволил ей ударить — сильно, больно, хлестко. Ударить его по лицу открытой ладонью, так, как не бил паладина никто и никогда. Пощечина — обидная и горькая, удар по гордости и самолюбию.
— Не смей. Ко мне. Прикасаться. Никогда!
Слова прозвучали так же резко, обожгли яростью и ненавистью.
Воздух между ними сгустился, стал тяжелым и сухим, раздирающим горло. Он так и нависал над Леей, опираясь на кулаки возле ее головы, смотрел в разноцветные глаза, чувствовал ее тепло. Они были так близко друг к другу, совсем рядом, протяни руку, — и вот она, Лея, его дикая кошечка…
И так далеко.
Словно предательство способно отбросить дальше, чем грани миров, будто ненависть разделяет надежнее барьера из пространства и времени. Он чувствовал на губах ее дыхание и понимал, что сейчас Лея еще дальше от него, чем была в своем мире.
И она дернулась назад, желая отстраниться, уйти, сбежать, стать недосягаемой для него, и сделать Шариссар ничего не успел.
Легкий женский вдох замер на его губах вместе с последним «ненавижу» и исчез. Вместе с Леей. Кровать вновь стала пустой.
Проклятый смрадный кантаххар! Его жизнь снова стала пустой и никому не нужной. Даже ему.
Шариссар выгнулся, понимая, что обращается в зверя, и уже не сопротивляясь этому. Оставаться человеком становилось слишком тяжело.
* * *Элея
Я открыла глаза вновь посреди ночи. Облизала губы. Выдохнула.
Сердце стучит набатом, губы болят, а тело… В теле томление и слабость, сладкая и тревожная нега. И сон. Снова этот сон. В котором Шариссар яростно целует меня, и я чувствую его шелковый и влажный язык, сплетающийся с моим. Я знаю вкус его поцелуев — дурманящий, терпкий, лишающий разума. Я не хочу этого, но не могу сопротивляться. Проклятый Темный! Прошлую ночь я провела урывками, боясь этих снов. Но в эту провалилась в сновидения, стоило лишь прилечь на кровать — усталость взяла своё, и вот снова все повторилось.
Не хочу, не хочу думать о нем! Не хочу вспоминать! Но как не думать, когда в моем сне он рядом, целует меня, прикасается? Я чувствую его тяжесть и ласки, заставляющие мое тело выгибаться, плавиться, подчиняться ему.
Только все это было не сном.
Я закусила губу, подивившись её чувствительности. Кажется, губы распухли… Провела рукой по своему платью. Пуговицы расстегнуты от горла до талии. Подол задран и смят. Кожа горит. И еще… Я провела ладонью между ног и вскочила, как ошпаренная кошка.
— Пресветлая Искра… — простонала я, сползла по стене.
Что он со мной делал? Даже сейчас я горела в огне желания и хотела… вернуться. Вернуться к нему.
Я издала шипение, от злости свело горло, а пальцы сомкнулись, желая ощутить рукоять плети. Я встала, слегка качнувшись, содрала с себя серое платье и бросила его в угол. Схватила свои влажные штаны и рубашку, без одежды пробежала по коридору в купальню. Там с остервенением намылила кожу, смывая с себя чужие прикосновения, желая содрать их вместе с кожей. Руки тряслись так, что я не могла вытереться.
— Ничего, — в тишине комнаты слова прозвучали слишком громко. Юркие саламандры, лениво наблюдающие мои хаотичные действия, порскнули в свои каменные норки. — Ничего. Я тебе устрою сон. Надолго запомнишь.
* * *Шариссар
Однажды каждый из тех, кто способен к обороту, испытывает искушение не возвращаться в человеческую форму. Зверем быть легче. Зверь не ведает жалости или страха. Его не мучают сомнения или желания.
Шариссар уже испытывал это — желание стать зверем, чтобы не думать и не вспоминать. Давно, в первые два года после оборота. В годы, проведенные в рабстве. Он обернулся в первый раз слишком рано, всего в тринадцать — разум таким образом прятался от жестокой реальности. И именно это спасло жизнь Шариссару. Захватчики посчитали, что он будет им интересен…
Тогда его возвращала в человеческое тело боль. Постоянная, мучительная, непрекращающаяся боль. Его мучители развлекались, наблюдая бесконечную смену его ипостасей: из человека в зверя, из зверя в человека… он застревал на середине, теряя сознание от мук и радуясь этому…
Сейчас никто не посмел бы причинить боль высшему паладину Оххарона. Никто не смог бы его остановить или сдержать. Сейчас он стал тем, кого боятся и ненавидят в трех сопредельных империях. На землях Ящеров и Двуликих Равнинников имя дарей-рана стало именем Бога Бездны, самым проклинаемым на территориях от ледников белых до ледников красных. Его ненавидели и боялись, зная, что высший паладин мрака не остановится никогда: он живет войной, и он принесет победу Оххарону. По его приказу над городами установили сети, в которых сгорали крылья Ящеров. Перекрыли каналы, снабжающие водой равнины. И согнали в плен бесчисленное множество врагов. Ящеры все еще сопротивлялись. Равнины были почти полностью выжжены.
А скоро та же участь постигнет и Пятиземелье.
И не было в Шариссаре ни жалости, ни раскаяния. Оххарон будет процветать, как могучая и несокрушимая Империя, у которой не останется врагов. А если и останутся…
Он живет долго. И проживет еще дольше. Его тело почти бессмертно, а душа давно погребена под руинами прошлого. А сердце…
Сердце принадлежит Оххарону.
Королева права. В жизни Шариссара была только война, и он не думал, что станет с ним, если она закончится.
