Дом на Уотч-Хилл (ЛП) - Монинг Карен Мари

Мне снилось, что я иду по лесу, какого никогда не видела, какого нигде не существовало. Приглушённое, первобытное место, где растущие на большом расстоянии деревья простирали голые ветки поздней осени, да такого раскидистого обхвата, что в кронах над моей головой они встречались с сумерками. Царила такая бархатная тьма, что я не могла бы видеть, если бы земля в лесу не была усеяна толстыми струями серебристо-жёлтых листьев, которые ярко сияли, словно озарённые фосфоресцирующими прожилками и венками.

Я чувствовала себя такой свободной, не связанной беспокойством или заботой, что бросалась в большие кучи светящихся листьев, вонзала руки глубоко в опавшие горки. Я делала «снежных ангелов» в листьях, я смеялась, я каталась. Я знала, что нахожусь в неком священном месте, и пусть я также понимала, что это незнакомое, дикое место, необузданное и непредсказуемое, я чувствовала, что здесь безопасно. По крайней мере, для меня.

Затем, когда я в очередной раз широко развела руки в стороны, я наткнулась под листьями на что-то, что среагировало на моё прикосновение, сдвинулось будто потревоженное, зарокотало в глубине своей груди.

Нечто живое.

Даже не видя, я знала, что это такое.

Не просто пёс, приятный компаньон для человека, а охотничья гончая, способная на величайшую хитрость и величайшую свирепость.

Я также знала, что до момента моего прикосновения зверь дремал. Крепко, возможно, на протяжении неизмеримого времени. Во снах концепции вроде вечности кажутся совершенно правдоподобными, и этот зверь ощущался для меня вечным.

Внезапно со сверкающей лесной почвы встала дюжина гончих, стряхивая с себя светящиеся листья; тёмные, волнообразные тени поднимались кольцом вокруг меня.

Лежать на спине — быть добычей. Поднявшись на колени, я переводила взгляд от гончей к гончей, прищурив глаза и оценивая. Друг или враг? Почему они дремали в этом лесу? Были ли они охотниками? Была ли я добычей?

Я рывком поднялась на ноги, принимая агрессивную стойку.

«Я грозная, — говорили мои глаза. — Я неукротимая. Не испытывайте меня».

Они всё ближе подкрадывались, напряжённо приседая к земле.

Я проснулась, резко дёрнувшись и не имея ответа на мой вопрос: союзник или противник? Лишь назойливое ощущение, что приехав сюда, возможно, даже просто сделав свой первый шаг через порог поместья Кэмерон, я сделала именно то, от чего мама всю свою жизнь пыталась меня удержать.

«Не буди спящих собак, моя дорогая Зо, — говорила она всякий раз, когда я спрашивала о моём отце. — У них есть зубы. У них есть когти».

— Нахер такие разговоры, — прорычала я, выбираясь из кровати. — У меня тоже есть зубы и когти.

(«Не буди спящих собак» — это поговорка, схожая по смыслу с нашей «Не буди лихо, пока спит тихо»; в значении, что определённые вопросы не стоит поднимать без крайней необходимости, — прим.)

***

— Какое послание оставила мама? — потребовала я без преамбул, когда следующим утром нашла Эсте на кухне, готовящей кофе.

Она обернулась через плечо, обеспокоенно нахмурив лоб.

— Я всю ночь чувствовала твою злость. Или твою, или дома, я не могла решить. Возможно, вас обоих.

— Ты думаешь, дом зол?

— Он обладает… присутствием.

— Тебе он не нравится?

— Пока не знаю. Перед кухней чертовски сложно устоять. Бассейн и двор божественны. В этих стенах есть ощущение обширности, почти… поцелуй вечности, словно можно открывать двери, находить новые двери, и ещё, и это никогда не закончится. Но есть что-то… что-то… что-то… — она умолкла, нахмурившись. — Не знаю. Ещё не определилась.

Я уловила тот же привкус бесконечности, но списала это на то, что никогда не бывала в столь огромном доме. Я чувствовала уверенность, что как только изучу каждую комнату, дискомфортное ощущение пройдёт.

— Мамино сообщение, — подтолкнула я.

Возясь с кофемашиной, она сказала:

— Всё было не так. Она просто сказала, что если она неожиданно умрёт, до того, как… эм, не от рака, то мне надо как можно быстрее добраться до тебя, сказать тебе, кто ты, и помочь тебе пробудить твою силу. Обучить тебя мастерству.

— Ничего больше? — с неверием переспросила я. — Например, может, почему мы всю мою жизнь бежали, и от кого? Ничего про моего отца? Или про то, кто я?

Может, мою настоящую фамилию? Потому что я была практически уверена, что фамилия тоже не была настоящей. Она назвала меня в честь того, во что меня превратила: нечто слишком робкое, чтобы быть цветом.

Эсте покачала головой.

— Джоанна не очень любила разглашать информацию. Её единственным опасением было то, что она умрёт, а ты не будешь иметь ни малейшего представления, что с тобой происходит, когда твоя сила пробудится.

Я опустилась на стул за кухонным островом, сдувшись.

— И всё? Серьёзно?

— Не считая того, что она заставила меня пообещать, что я расскажу тебе про сейф, — сказала Эсте, подвигая ко мне горячую кружку цикориевого кофе. — Смотри, что я нашла, — она улыбнулась, подталкивая вперёд маленький глиняный кувшин. — В буфете есть холодильник, заполненный очаровательными старомодными молочными бутылками с настоящим молоком.

Думая о том, что мне не терпелось добраться до содержимого огнеупорного сейфа, и лучше бы это содержимое многое объяснило, чёрт возьми, я заглянула в кувшин. «Настоящее» означало прямиком из-под коровы. Обычно вид густых комковатых сливок вызвал бы у меня восторг. У нас с мамой однажды была молочная корова. Я назвала её Дейзи. Я любила эту корову, валялась с ней на траве, сонная от солнца. Это было лучшее лето у подножья гор Западной Вирджинии. Мы делали свой сыр, мороженое со свежими персиками, которые ещё были тёплыми после сбора. Мама учила меня, как готовить масло, тряся сливки в банке, пока они не начинали комковаться и сбиваться. Она показала мне, как промывать молочные сгустки в холодной воде с помощью мягкой лопаточки, пока они не свернутся, легонько присолить масло и вдавить в форму, а потом мы мазали им булочки и кукурузный хлеб с джемом, и я думала, что мы королевы, самые счастливые из людей и такие чрезвычайно богатые. Я думала, нам удастся остаться. Дейзи меня убедила. Она была живой, на нашем попечении. Само собой, мы останемся. Потом коровы не стало, и мы тоже исчезли.

При виде сливок мой живот скрутило.

Моя мать, которая подавляла меня и заставляла усомниться в самой фундаментальной моей природе, открыто обсуждала это с моей лучшей подругой.

Эсте встала позади меня, положила ладонь на моё плечо. Я мгновенно ощетинилась.

— Я не враг, Зо. Поистине не враг, — пробормотала она.

Я не поддалась ни на дюйм, двинув плечом, чтобы скинуть её руку.

Вздохнув, она опустилась на стул рядом со мной.

— Твоя мама любила тебя больше самой жизни, Зо. Она сделала бы что угодно, чтобы защитить тебя. Пусть она никогда не называла моей маме причину подавления твоей магии, она всё же пригласила её для беглого проблеска глубокого зрения.

Пригласила её… глубокое зрение. О да, ещё больше доказательств того, что я ведьма, и все знали вещи, которых я не знала. Просто тупая и слепая Зо, барахтается тут.

Она продолжала.

— Мама сказала, что чего бы ни боялась Джоанна, её так ужасала перспектива, что это случится с тобой, что она правда верила, что скрыть от тебя твоё наследие — это единственный возможный способ подарить тебе шанс на жизнь. Она была убеждена, что Джоанна делает это, исходя из глубочайшей, максимально безусловной любви. Вот почему мама так и не сказала ничего. Если бы она не была убеждена в этом, она бы заговорила. Она бы пошла против самих небес, если бы верила, что твоя мать делает это по какой-то другой причине.

Тогда я чуть не заплакала. Боже, эти эмоции! Как люди справлялись, постоянно чувствуя всё так интенсивно? Это так отвлекает!

В этом Эсте права. Я чувствовала от мамы лишь глубокую, безусловную любовь. Сама я, может, и была способна лишь на поверхностные эмоции, но я всё время чувствовала горение любви той женщины, непоколебимое, тёплое и твёрдое как плащ вокруг меня и, если это вообще возможно, вечное.